О Гезеле и некоторых вопросах естественного права

Криптовалюты как средства ограниченной эмиссии могут стать средством обретения в товарном обмене лишь в том случае, когда они будут, во-первых, средством именно что подлинной персональной эмиссии, то есть потенциально не ограниченной (а не эмиссии по запросу к системе), и во-вторых, когда ограничение такой эмиссии будет определяться инвестиционными задачами, обусловленными общностью (ойкуменой) использования данной криптовалюты. А значит – сознанием рисков для экономической группы и связи рисков собственных интересов в связи с этими рисками. А это уже вопрос этики (который, кстати, никогда из экономики не исчезал, не смотря на все капиталистические россказни насчет эгоцентричности торгово-финансового поведения – таковое имеет место, но никогда (в здоровом, или антихрупком, смысле) не абсолютно.

Криптовалюты – безусловно, деньги гезелевского типа. Нужно понять, во-первых, что есть доход с торговли в предполагаемой социальной конфигурации, и во-вторых, перестать называть гезелевские деньги суррогатом (или, по крайней мере, лишить понятие денежного суррогата негативной коннотации). К ограниченности (для многих сомнительной) и персональности (для многих соблазнительной же) добавляется, пожалуй, более важное фкндаментальное наблюдение, сделанное Гезелем: деньги исчезают, когда растет спрос на них, и прибывают, когда их и без того в избытке – при том, что они, как игровые фишки, есть наиболее удобное средство тезаврации сравнительно с прочими средствами.

Между тем, человеческая природа осваивает отношение к исходным деньгам не только через криптовалюты. Популярное нынче возрождение любви к настольным играм – не только оффлайновая "обратка" насытившейся виртуальной реальностью хипстерской публики: в немалой степени это же – и спрос на сублимированную потребность к коллективной организации ресурсного мира (пусть даже условного) с помощью системы символических обозначений, все более востребованная в условиях роста неравенства уровней доходов и недоступности "взрослой" денежной игры. Социальным и бессознательным итогом этой недоступности способны стать альтернативные взрослые системы денег, работающих в игровых модусах на реальных ресурсах – по крайней мере, до тех пор, пока мир не остановит свой выбор на какой-то одной, предпочтительной для него в текущих условиях глобальной жизни. Хотя не исключено также и то, что мир может предпочесть и "расцвет тысячи цветов" среди "игровых фишек", работающих по гезелевскому или квазигезелевскому принципу. Здесь, однако, возникает вопрос конвертации – ведь разница курсов привязана к цене труда за единицу времени, однако в таком понятии конвертации вообще отсутстувует категория процента как платы за использование монеты – ведь монета как раз и эмитируется тем, кто предъявляет на нее спрос: этакие DIY-деньги (кстати, неплохое альтернативное название для привязанных к авторству "гезелевок" или к интернету "криптовалют"). Ибо в данном случае конвертации речь идет не о "банкирских" деньгах (в случае империи как не-нации они всегда принадлежат государству), а о деньгах государства (сиречь национальной валюте), для которого не существует процента, ибо государство, в своем "конституциональном" отказе (прямого и надзаконного действия) от бытия стационарным бандитом провозглашающее смысл своего существования ради учреждающего его народа как источника власти (кто бы что ни говорил на этот счет касательно "реальных общественных отношений"), вместо процента имеет в качестве его аналога налог, официально провозглашаемый как некий способ организации и управления жизнью того самого народа, именем которого оно и существует – способ давний и устойчивый, а потому и сохраняемый. Стоит еще раз отметить, что все это касается конституционно-монархических государственно-националистических демократий – наследниц эпох абсолютизма и капитализма, тогда как, согласно введенной ранее гипотезе, республиканство де-факто представляет собой отдельный от государства формат общественного управления (в отличие от тех же ограниченно-монархических демократий, де-юре признаваемых республиками).

Налог банкиру на пользование монетой предпринимателем-проектантом, производящим блага, есть, фактически, частная форма налогообложения, которую предприниматель-проектант – устроитель жизни, организатор производства и людей, для себя не выбирал, и юридически – как свободная личность и собственно налоговый резидент государства присутствия (то есть, опять же, как равноправный пользователь денег и налогоплательщик) – на эту, частную, не выбранную им и не избираемую институционально форму налогообложения, не соглашался. Прежде всего – потому, что именно как таковой резидент, он имеет дело с обществом, представленным ему в виде выраженных в спросе потребностях его членов и групп, а значит, с некой институцией, инстанцией или системой управления общественными процессами, соотносимой с этим обществом "de re" – также, как "de re" с ним соотносится нацвалюта и он сам как предприниматель в своих конкретных проектах; таковой инстанцией выступает государство, но может быть и республика. То есть, работая с полем общественных потребностей "de re", сегодня предприниматель в своем праве (естественном – причем как для него, так и для самого общества) обретает инструментальные средства управления доступными этому обществу (изнутри или извне) ресурсами, или денежные фишки, из частной инстанции "de dicto", которая, будучи "de dicto", получает, в свою очередь, структурную возможность быть посредником между творцом-предпринимателем и обществом, диктующим первому, какие направления деловой деятельности развивать, а какие – нет, и определяя, с другой стороны, собственно спрос и макросоциальные направления смыслов посредством медиа-среды через предоставление инвестиций творческим агентами на соответствующих рынках, и оформляет эту возможность в институциональное право. Такое, частное распространение финансовых средств, и есть ничто иное, как олигархат, в марксистской традиции обозначаемый как союз государства с финансовым "капиталом"; только вот капитал этот здесь – не смитово бухгалтерское понятие "годового остатка", но нечто более действенное, представляющее деньги не как даже торговый инструмент (или, в неокономических понятиях, "торгово-финансовый"), а как до-торговый "вентиль деловых возможностей", связанный не с "честными закупками для госрезервов" восточно-имперских сановных предкупцев (из числа наиболее близких к центральной власти, и далее – по нисходящей, элит), но с патерналистической и уж явно в своем диктате антиконституционной социальной инженерией (каковую григорьевские восточные предкупцы просто не могли знать), определяющую политический процесс и рассматривающую его как особый рынок. И, кстати, эта категория инвесторов – не совсем предприниматели. Да, здесь также имеет место начало торгового бизнеса, но частное  распределение инвестиционных средств в данном случае "архетипической архаики" (к которой постоянно апеллирует О.В.Григорьев как к некоему "стандарту человеческой природы") никак не связано с понятием целостности социального организма, и уж тем более – биоразнообразия этих организмов (кстати, а оно также имело место у правителей империй Древнего Востока?), и тем обстоятельством, что внутренний прирост благ и богатства связан с глубиной разделения труда (дифференциацией деятельности), для которой критическим оказывается число людей относительно некоторой плотности их присутствия, пребывающих в здоровых условиях существования[1].

Здесь кроется важный момент, касающийся связи марксового идеала творческой личности с макроэкономическим принципом (или, увы, законом) роста производительности при уменьшении цены труда – для чего, собственно, государство и предпринимает девальвацию национальной валюты. Однако тем самым создаются условия для воспроизводства не более, чем монокультурного или инвестиционного способов взаимодействия с окружающим миром, поскольку такого рода удешевление занятости ориентируется на извне привнесенную рутину как ценность, а не на адаптивный поиск приемлемых продуктов и процедур, с дальнейшим выявлением в последних голдратовских "узких мест"[2]. Гезелевски понимаемые инфляция и дефляция – "узкие места" в системе функционирования всего общества ("de re"), однако в республиканских условиях не предполагается налогообложения (во всяком случае – каким-либо образом экспоненциальное, соответствующее бюрократическому каскаду, обслуживающего исконно ради себя существующего "стационарного бандита"): как бы это наивно ни звучало, но деньги здесь существуют не для того, чтобы создавать собственную управленческую иерархию за экономическую власть, сублимирующую власть политическую. Res publica сама в себе содержит и воспроизводит набор локально тезаврируемых благ, и ей нет нужды создавать централизованный склад распределения, куда будут идти налоговые поступления. Собственно, система распределенной тезаврации в сообществе того или иного масштаба, ориентированной на взаимный спрос, а не на отъем, как всякое централизованное распределение, более жизнеспособна, чем укрупненная, и коррелирует с жизнеспособностью общества как целого. Соответственно, более гибкой и естественной, и менее ростовой (а под ростом экономики, прежде всего, понимается рост прибыли немногих управителей, использующих государство как инструмент паритета собственных интересов, несмотря на все благопожелания и вздохи на сей счет) оказывается и социальная инженерия такого общества.

Впрочем, спор о распределенном и концентрическом устройствах чего бы то ни было едва ли не извечен; однако если черная дыра поглотит все обращающиеся вокруг нее звезды, то будет лишь одна она, но не будет галактики.   

 


[1] Ссылка на исторический прецедент английских рабочих, ютившихся многими семьями в угольных подвалах и тем создававших великую промышленность, здесь просто некорректна по причине того, чт о историческая конкретика социальной динамики никак не связана с продуктивностью способностей человека в приемлемых условиях существования.

[2] Кстати, относятся ли их выявление к ситуационной, инвенционно-проектной или регулярной, деятельности – отдельный вопрос; скорее всего, оно представляет собой сочетание всех этих видов.

Добавить комментарий