Он говорит о том, что РТ имеет более фундаментальную онтологическую предпосылку, в рамках которой следует говорить скорее не о воспроизводственном контуре (ВК) в григорьевском смысле, но о мыследеятельности (МД). Между тем, в рамках трехчастного григорьевского подхода к управлению оказывается, что СРТ и основанные на них ВК погружены в среды семантических сетей, образующих поля специализированных профессиональных или научных языков, которые как раз могут быть интерпретированы в качестве сред мыследеятельности. Между тем, если брать буквальную этимологию этого понятия, то МД оказывается именно что творческой или проекторождающей, деятельностью – значимой и даже культурообразующей, но все равно частной в системе самой культуры-семсети. А потому здесь уточнением позиции Щедровицкого-сына будет то, что именно пространство понимания, а не мыследеятельность целиком, является началом разделения деятельности и, далее, труда – уж коли деятельность как таковая у него в историко- и философско-техническом смысле предшествует труду. Оставлю за скобками реплику самого Григорьева насчет гегельянских корней самого Методологического кружка и специфический генезис стиснутого идеолого-административными рамками сознания просвещенных людей того времени, а также разговор самого Щедровицкого про "третью промышленную революцию", как и любые такого рода разговоры (включая глазьевские рассуждения про череду "технологических укладов") никак не вписывающиеся в неокономическое понимание акцидентального характера возникновения капитализма и рыночной специфичности существования возникшей в его рамках и породившей известную нам промышленность 150-летней волны спроса.
В отличие от ОВГ (чье мнение, опять же, известно по двум циклам лекций), Щедровицкий считает, что догоняющее развитие – достаточно распространенная вещь в истории (не говоря об упомянутом вопросе насчет предметно-онтологической подоплеке разделения труда).
Мыследеятельность, особенно если брать радикальные представления о мышлении М.Мамардашвили как великом напряжении всего человеческого существа, способна трансцендировать и отрицать текущую деятельностную данность в своих инсайтах; и, конечно, встречать отпор со стороны вовлеченных в эту деятельность лиц и кланов – как в виде прямых протестов, так и ползучих вещей вроде бюрократического заволачивания либо "итальянской забастовки". Что вполне соответствует тезису самого Щедровицкого (а также Григорьева) о том, что в основе разделения труда лежит разделение знаний. Его "Конструктивное мышление" соответствует григорьевскому понятию "комбинарторного образования" (введенного в одном из циклов лекций), и тем вещам, что у меня самого получились, когда из альбертинского духа архитектора оказалось возможным произвести профессию экономиста. При этом понятие визионера у него, по-видимому, идентично широкому понятию футуролога. Его он помещает во временнОй ряд первичностей наряду с изобретателями – предпринимателями – строителями институтов, и замыкает их в этой последовательности во внешний цикл, идущий по часовой стрелке. Внутренний цикл, идущий против часовой стрелки, у него, соответственно, образуют позиции проектировщика – инженера – исследователя – организатора.
В ходе встречи Щедровицкий упомянул Фуко как того, кто обратил внимание на семиотическую природу денег. В первой книге у меня упоминается Фуко, но совершенно не в этом контексте, хотя этот контекст там широк. Дело в том, что мой вопрос касается, прежде всего, того, почему такое представление о деньгах, будучи вполне очевидным – по крайней мере, с тех времен, как возникли научные представления о знаках (а как таковые они возникли, пожалуй, задолго до Фердинанда де Соссюра), не было предметом пристального внимания именно что со стороны представителей экономической науки. И, кстати, похоже, до сих пор остаются чем-то малооперационализируемым при широко распространенной, метаязыковой по сути, практике создания деривативов, и прочей, достойной лучших схоластов, знаково-символической эквилибристики. Кроме того, меня не удовлетворяет простая констатация знаковой природы денег – мне важен характер этой природы. Именно поэтому я склонен вести речь про взаимодействие экономических универсумов и "моносимволический" денежный язык, проводя аналогии с односвязочными логическими конструкциями.
По мнению Щедровицкого, природа денег – в обмене личностного прошлого на личностное будущее, на что Григорьев остроумно посоветовал ему пойти на рынок и спросить любого торговца, какое будущее на какое прошлое он обменивает. Такой скепсис допустим лишь отчасти: конечно, торговец с рынка плавает по волнам денежного обмена, держась на плаву, и ему может быть совершенно неведом тот онтологический процесс, который он осуществляет денежной коммуникацией; но подобным же образом большинству людей неведомы и физиологические процессы, происходящие в их организмах – например, процесс произнесения слов, когда они открывают рот. С другой стороны – действительно, возможности, которые открываются человеку, выручающему тем или иным способом тот или иной объем денег, далеко не всегда оказываются предметом его выбора или рефлексии, однако это отчасти согласуется с моим представлением о максимуме множества значений, соответствующего денежной единице определенного номинала, обменный или инвестиционный выбор в котором определяет будущие возможности держателя этой единицы относительно его актуального или прошлого (до получения этой единицы) состояний. Понятно, что такая трактовка позиций обоих авторов может вызвать возражения с обеих сторон, но такова уж судьба арбитра, подвизающегося на ниве согласования идей и смыслов.
В свою очередь, идею чиновника-предпринимателя, рассматривавшуюся в качестве рабочей гипотезы на семинарах НИЦ "Неокономика", направленную на прояснения фигуры субъекта деятельности на рынке так называемого "государственного администрирования", Щедровицкий считает сущей шизофренией. Мне, однако, эта идея представляется также содержащей внутри себя некий оксюморон, а потому сомнительной – уж коли речь вести о том предпринимателе, для которого деньги – инструмент проектной деятельности. А поскольку проектная деятельность (с учетом все тех же, полученных в рамках семинарских обсуждений там же) суть творческая, постольку она плохо вяжется с презумпцией прескрипционной по сути практики государственного строительства как стационарного бандита. Подлинным способом управления обществом, в котором такой субъект хорошо себя чувствует, является республиканство, которое, как все явственнее демонстрирует мне прояснение этого вопроса, считается государственным лишь в силу застарелого заблуждения.
Добавить комментарий