Я ничуть не собираюсь снискивать себе лавры самого Лютера или Беркли (удовольствуюсь своими), а потому сразу уточняю, что речь идет не о «научном протестантизме» (это выражение так и вертится на языке), но о протестантизме науки, или протестантизме в науке. Собственно, это понятие возникло в связи с достаточно кратко (но не менее, на мой взгляд, полно – для тех, кто способен с этим согласиться по собственным опытам наблюдения и осмысления) изложенным подобием процессов в современной мировой науке, причем не только российской, пожинающей неолиберальные плоды собственного чванливого самодовольства в грабительской реформе Академии, процессам, происходившим в эпоху Реформации христианской церкви Западного Мира, по результатам которой, в конечном итоге, и возникла самое научность классической эпохи.
В то время протестантизм привел к чудовищным распрям и кровопролитию, и к переделу церковной (и не только) собственности. В связи с этим, с происходящей в России относительно мирной «реформой РАН», а также тем обстоятельством, что обозначенные в “Invectiva” вещи имеют общую значимость, выходящую за рамки российской действительности, закономерны вопросы о том,
- возможны ли аналогичные «Реформы» в других странах «классической» науки;
- будут ли они столь же «мирными» или, наоборот, высоко конфликтными; и
- будут ли они вообще связаны с неким протестантизмом, как системным явлением внутри самого института науки.
Мой предварительный ответ – положительный для первого и третьего вопросов, неоднозначный – для второго (окончательный ответ, наверное, можно будет дать, только посмотрев на результаты реальных событий).
Прежде всего, есть существенные отличия РАН от прочих подобных заведений, являющихся скорее клубами маститых ученых, нежели экспертными организациями с огромной ресурсной базой; об этом говорило множество представителей российской и зарубежной науки, и нет смысла останавливаться на том отдельно. Тот факт, что подлинной сутью реформы РАН должно быть превращение ее именно в такую, экспертную, организацию, с установленной законодательно ответственностью за качество экспертизы, в том числе прогнозной, я уже писал. Разрушение же европейских академий-клубов было бы попросту абсурдом, ибо никакого имущественного или общестратегического интереса они представлять не могут. Иной вопрос, что реформаторская «глупость» в мире может затронуть не только отдельные институты, финансируемые государством (аналоги рановских), а университеты, как традиционные рассадники не только инноватики и образования, но и молодежной смуты, чем известны они со времен своего появления. Эта возможность вызывает настороженность, поскольку власть придержащая компрадорская буржуазия России склонна до попугайственности реформировать общество по лекалам коллег с Запада, а закручивание люфтов студенческого самоуправления в МГУ, начиная с марта 2012 года (в связи со вполне понятными опасениями «цветных» процессов), создает, там не менее, основу для безропотного «реформирования» уже этой, более жизнеспособной, среды, толкая недоумевающее юношество и преподавательский состав в теневую оппозицию, сегодня все более национализирующуюся.
Собственно, степень «бесконфликтности» реформ – что в России, что в мире, будет определяться двумя обстоятельствами:
- катализатором кризисных экономических процессов, вызванных ухудшением положения существующих «среднеклассовых» социальных групп, завязанных на уровень высшего образования и соответствующие категории общения;
- степенью давления со стороны чужеродных этноконфессиональных групп, чье агрессивное присутствие в стране не связано или радикально расходится с местными образовательными и культурными ценностями и стандартами.
В свою очередь, степень внутринаучной протестной активности (собственно мотивироваанность «протестантизма науки»), будет определяться:
- способностью выразителей такого протеста видеть, или хотя бы обозначать, перспективы решения системных проблем научного познания;
- неизменным желанием, основанным на сознании собственной цивилизационной ответственности, воплощать эти перспективы в жизнь, оставаясь в пределах если и не современного им научного истеблишмента, то, во всяком случае, высокого интеллектуализма;
- пониманием возможностей продуктивной работы с использованием ресурсов исчерпавшей себя академической среды.
В этом смысле видится продуктивной передача экспериментального научного оборудования и ресурсов университетам, с одновременным формированием в их рамках экспериментальных площадок, практикумов и локальных технопарков, рассчитанных на СМБ. Такое «раздербанивание» имущества будет корректным переводом ресурсов, и даст эффект если и не научный (хотя в нормальной системе внутреннего грантополучения, как формы инвестиций в системе научного производства, он вполне себе может быть и таким), то, во всяком случае, образовательный. Кроме того, сам перевод научно-производственных и других академических ресурсов в образовательную среду позволит сохранить их в режиме “stand by” с пользой в период кризиса, включая кризис НТП (хоть и отдаю себе отчет в масштабности и тотальности такого кризиса, все же говорю о сохранении). И уж наверняка будет бескровным и адаптивным.
Впрочем, касательно бескровности стоит учесть, что научная истина и приверженность ей есть нечто иное, чем истина религиозная и приверженность ей, соответственно. И, при частой схожести самопожертвования ученого и верующего, равно как при том, что новоевропейская научность проистекла из поисков научного богословия западноевропейского христианства, стоящая сегодня за ними мотивация контроля процессов и ресурсов совершенно иная – во всяком случае, различно именно представление о жизненности таких мотиваций. Да и пассионарной сегодня является несколько иная ветвь аврамической религии, при всей специфичности отношения последней к научному познанию и технологиям. С одной стороны, там ведь не университеты, а медресе (своя традиция), с другой стороны, интересные результаты демонстрируют отдельные страны вроде Ирана. Посмотрим.
Добавить комментарий