О том, что "зона евро" – вещь непрочная, говорили, когда она еще только возникла, и весьма верно давали ей пару десятков лет. О странности желания Турции войти в эту зону, как правило, не говорилось, поскольку эти темы были почему-то не пересекающиеся, хотя относящиеся к стратегии. По мере социального брожения в некоторых странах Ближнего Востока, начавшегося выпадением из системы глобальных рынков тех из них, где в индустриальную эпоху европейскими странами-колонизаторами были созданы национальные государства, и запихивание этих стран обратно в status quo XIX века методом прицельного бомбометания, в этом регионе, с распространением на примыкающие к нему, зародился феномен так называемого "исламского фундаментализма", в разных своих формах прибегающего к ползучему экспансионизму с элементами диверсий и террора, очевидно призывающий к возврату к давней, естественной и привычной, форме социальной жизни, сложившейся на этих территориях – имперской. Каковая так и не смогла сложится на территории Европы, несмотря на все, более чем двухтысячелетние, усилия постримского периода, но которая не знала, в обозримой исторической ретроспективе, всех прелестей научно-технического прогресса и уровня жизни "среднего класса", полученных благодаря европейской "капиталистической аномалии". Как только эта аномалия продемонстрировала окончательный сбой, обнаружились проблемы управляемости мировой экономической периферией, и стало ясно, что одними извинениями да жалкими гуманитарными проектами скатившийся евроцентрический мир уже не отделается. В результате всей этой рыночно-политической утрамбовки, сдобренной традицией взращивания повстанцев в период биполярного "противостояния систем", на фоне возврата к имперско-исламским "корням" остающегося в бедности или нищете (или рискующего в них пасть) большинства населения мира – особенно в значительной части ближневосточных и азиатских стран, из огромного числа населяющих эти огромные территории людей, которым с детства внушается принцип "мораль в основе права" (против европейского "право выше морали" со всей вытекающей "толерантностью") стали возникать государствоподобные эффекты вроде ИГИЛ, утверждающие себя на планете методами жесткого внутреннего террора, а также террора внешнего, объясняемого задачами асимметричной террористической деятельности глобального масштаба, ведущейся против тех, кого жесткие рамки туннельного религиозного сознания обязывают не считать за людей. В смысле причин своего возникновения ИГИЛ – не только не первый, но и, видимо, не последний, жупел современности, возникающий на фоне ослабления самой идеи национального государства. В смысле всего этого Турция оказалась в интересном положении, чреватом выходом из статуса "курортной зоны".
Основанная Ататюрком как преимущественно светское государство национального типа с умеренным "богословским" исламом как "традиционной религией народа", Турция фактически оказалась между западной "падалью" и восточным "падальщиком", с сильной элитной группой военных, верных государственным идеалам Ататюрка. Помня, в числе прочих традиций, свое имперское прошлое, и усматривая очевидный имперский тренд в собственном регионе, логичным для подобных Эрогану политиков шагом будет оседлать ситуацию, направив усилия на возвращение былого имперского статуса страны и предъявив миру лучшую из возможных альтернатив, обеспечив себе за счет этого выгодную позицию торговли по данному вопросу – по крайней мере, куда более выгодную, чем жалкая позиция просителя у дверей Евросоюза. Содержание этой позиции может быть сведено к тезису о том, что теперь Турция – не просто европейская страна с мусульманским лицом, но к тому же с лицом цивилизованным, оставившая позади в истории осаду Вены и расширяющая защиту Европы от "дикого Востока" до собственных пределов, растворяя всю эту "дичь" в зоне своего влияния. Конечно, в связи с таким предложением возникает куча проблем.
На согласие с таким расширением Турции, даже в "формате Ататюрка", едва ли пойдет загнивающая Европа, не имеющая собственной идентичности кроме абстрактных и сомнительных "европейских ценностей" – осознание представителями элит ее народов собственных дохристианских и раннехристианских корней сегодня находится в зачаточном состоянии, хотя и весьма стимулируется мигранской волной, и несоизмеримо с той энергетикой радикализма, которую несет с собой, в частности, эта волна, для которой нынешняя Европа – свежая и жирная "падаль". По большей части проблема здесь в том, что сегодняшняя Европа вряд ли способна что-то предложить Турции кроме тех же туристов и покупателей персиков. Для России усиление Турции – в пользу Европы или в свою собственную пользу – содержит риски на черноморском и кавказском направлениях ("Знают турки нас и шведы..."). Для США, которым, как мировой торгово-финансовой, да и просто метрополии, возникновение в Восточном полушарии еще одного центра силы, помимо Китая, последствия такого предложения не очевидны - безотносительно к тому, будет ли новая империя "силой сдерживания" или "силой торговли", хотя стратегическая карта "сильной Турции" вполне может быть разыграна Штатами.
Смена национальной парадигмы на имперскую чревато не только внутренними конфликтами вроде несостоявшегося переворота 2016 года, но также изменением структуры турецкого общества с обострением внутренних конфликтов и падением уровня жизни большинства населения, слабо прогнозируемыми в негативных условиях глобальной экономической конъюнктуры. При этом само возникновение персоницифированной Эрдоганом фигуры проимперского политика не случайно, поскольку неоднозначен ответ на вопрос о принципиальной возможности существования Турции именно как национального государства именно в такой конъюнктуре. И поиск этого ответа, похоже, еще не раз будет обозначен как один из ключевых (если не ключевой) для этой страны. Между тем, если в поисках ответа на этот вопрос там будет принято сознательное решение об институциональном закреплении промежуточного варианта между нацией и империей, то в таком случае Турция получит себе аналог ключевого противоречия русской государственности, выступающего источником развития и формирования региональной специфики – в нашей стране осознаваемого некоторыми, однако официально не артикулируемого. Официальное признание такой "промежуточной идентичности" в разных странах создает поле прецедентов в международном праве, и может способствовать формированию совершенно своеобразной глобальной политической конфигурации, выходящей за рамки макросоциальных форм управления как нововременного прошлого, так и постколониального настоящего.
Добавить комментарий