Гомеостаз и осцилляция – родственники антихрупкости

То, что у Талеба носит название антихрупкого поведения, я сам как-то назвал "осциллирующим", причем ввел его задолго до знакомства с работами Талеба (где-то в 2003 году) для собственного понимания способа поведения, представляющегося адекватным, но сообразным с некой нечеткой логикой "хватания за все подряд", притом такого, которое в своем роде оправдано внешними условиями адаптации. В его рамках я заметил, что прежние цели и задачи человека оказываются забываемы или отводимы на задний план, к ним  происходит возврат после наступления некоторого периода стабильности, и они могут быть пересмотрены. Психологи не любят антитезы с отрицанием[1]; конечно, антихрупкое – не то же самое, что не хрупкое (вводя термины для своей "триады", Талеб довольно обстоятельно их обосновывает), но всегда ли можно сказать, что адаптивность есть именно бегство от "хрупкого состояния", а не стремление к некоторому состоянию, представляющему особый, позитивно бытующий способ бытия-в-мире – который, если начать разбираться в позитивных же понятиях и словах, его характризующих, есть режим своего рода игры с миром (в этом смысле используемое здесь понятие игры шире, чем талебово гэмблинговое, фигурирующее у него собственно в смысле "лабораторной случайности"). Да и почему нужно везде и ко всему лепить категорию хрупкости и ее отрицания в виде неуязвимости или "антихрупкости", когда есть все упомянутое понятие гомеостаза (ну и, опять же,  игровой осцилляции)? И, кстати, сомнительно, что собственно уязвимость есть синоним хрупкости; понятие гомеостаза – то самое, которое указывает на их различие: нечто уязвимое антихрупко как раз в смысле его способности (до известных пределов, разумеется) к самовосстановлению (до состояния, простите, "динамического", но все же баланса). В смысле вероятностей Талеб называет подобное "эффектом штанги", но в случае самовосстановления (то есть восполнения недостающего) имеет место не совсем этот эффект, предполагающий, согласно введшему это понятие автору, набор (или последовательность) небольших потерь ради (преимущественно одного) крупного и радикального приобретения. Гомеостаз – это когда потерянное восстанавливается, поскольку система запрашивает недостающее для ее внутренней связанности согласно данности последней[2]. Это то, что (опять же, вероятностно) Талеб рассматривает, когда критикует неоманию и говорит о том, что дольше существующее имеет шансы существовать и дальше, тогда как разного рода новинки чаще всего не проходят обкатку временем[3]. Действительно, возможно, в какой-то момент мы преодолеваем состояние, характеризующееся словом "засиделся" и делающее нас хрупкими, но в дальнейшем, когда мы погружаемся в процесс активности, то бытуем в нем на что-то нацелены, а не что-то преодолеваем или от чего-то избавляемся. Но это же и не значит, что мы обязательно должны терять что-то нужное, ставшее прямым или эпифеноменальным нашим органическим приобретением (это же касается и компонентов жизненной среды, каковыми оказываются компоненты повседневности); действительно, органика избавляется от неиспользуемых и, тем самым, более ненужных функций и их носителей, но это не значит, что лишение ряда неких "мелких или незначительных" опций или подсистем всегда способно привести к обретению – нередко такого рода лишение оказывается ничем иным, как снижением функционального разнообразия[4]. Увы, я не нашел у Талеба отличие "эффекта штанги" от такой вот редукции (хотя, возможно, я плохо искал).

Все это может показаться игрой слов, но слова важны, поскольку картина мира пишется мазками их коннотаций. Осцилляция и работа с большим числом посылок, позволившая мне строить качественные прогнозы в отрасли ИТ не на основе хрупкости и кризисности систем в духе via negativa, но на основе выявления оптимальной возможности (своего рода "синтетической возможности"), благоприятной для большинства некрупных продуктивных участников рынка – конечных благоприобретателей, осуществленного в духе via positiva (а не антихрупкости какого-то отдельного игрока – тем более антихрупкости за счет других участников). Однако  совершенно иным способом, нежели про via positiva говорит Талеб, и даже в рамках соответствующей его духу (или, если угодно, пафосу) стратегии выявления информационных лакун в шумовом потоке. Меня это ничуть не смущает, поскольку апофатика и катафатика – скорее дополнительные, нежели противоположные, стратегии, а если затевать спор по поводу радикальных преимуществ какой-либо из них перед другой, то такой спор заведомо представляет собой дурную бесконечность и, насколько мне известно, давно был элиминирован в рамках патристики. Бывает так, что некий человек рассказывает или разъясняет какую-то тему в духе определенного понимания, и ему случается стать интересным и востребованным, но это не значит, что тему нельзя изложить каким-то иным, не менее оправданным и применимым, образом, подойдя к ней другим путем. При том, что другие пути не исключают и данного, те, кто многочисленно воспринял данный как свежий взгляд, отвергают все остальные как неверные, лишая себя тем самым живительной варативности и не учитывая того, что обстоятельства предметных интересов у различных людей, живущих в одну эпоху, могут идти в параллельных направлениях, но не обязательно в одном и том же, единственно верном[5]. Самый, пожалуй, яркий пример тому – учения Декарта и Спинозы, которого на протяжении почти столетия считали картезианцем. Похоже, здесь проблема – в степени: верно как то, что большинство якобы проблеморешающих учений – глупость, так и то, что нет одного, единственно верного, учения. Нельзя взять какой-то один взгляд – Талеба, Григорьева, Фуллера, Папанека или кого еще и, абсолютизировав, рассматривать с его позиции как остальные взгляды, так и саму реальность, описываемую остальными (хотя без такой абсолютизации это весьма интересное и плодотворное занятие); это, собственно, и есть редукционизм, иными словами, такой подход представляет не синергию, а банальную животную конкуренцию на уровне идей. Сегодняшний мир движется в сторону принципа "связь не малых, но равномерно распределенных, не в ущерб меньшим", который представляется, в первую очередь, здоровым.   

Самая, пожалуй, важная часть концепции Талеба, касающаяся праксеологии, относится к последней сотне страниц его "Антихрупкости", где он ведет разговор об этике. Его этика,  собственно, направлена на разукрупнение, на избавление от той иллюзии, что-де крупные компании (особенно торговые) являются лучшими обеспечителями инфраструктуры как глубже прочих разделившие труд, в отличие от мелких собственников, якобы неспособных договориться по общим вопросам (это, собственно, макроэкономический тезис Григорьева), причем здесь он ссылается на Маркса с Энгельсом:

            "Большие бюрократические корпорации контролируют государство просто потому, что являются «крупными работодателями» и имеют возможность   получать прибыль за счет малого бизнеса. Поэтому компании, в которой работают       600 тысяч человек, разрешено безнаказанно портить здоровье гражданам – и быть           уверенной в том, что в случае чего государство ее спасет (в этом же уверены американские производители автомобилей). В то же время у частников вроде             парикмахеров и сапожников такой защиты нет. ...если не считать наркодельцов, малые фирмы и частники обычно продают нам здоровые продукты, те, которые мы купили бы добровольно, потому что нужда в них естественна; крупные корпорации – включая фармацевтических гигантов – как правило, продают оптом ятрогению, хватают наши деньги и затем, нанося нам новое оскорбление, берут в заложники государство (в чем им помогает армия лоббистов). Все то, что не может обойтись без  маркетинга, явно чревато побочными эффектами. Разумеется, вам нужна реклама, чтобы убедить людей, что кока кола приносит им «счастье», – и это работает".

Собственно, этот пассаж представляет собой оптимизм в отношении гаражников[6] и содержит интерпретацию условия возникновения ложных ценностей. Де факто суть коммерческого "эффекта масштаба", на который сегодня ориентируется крупный бизнес в целях массового производства – та, о которой говорит Талеб: максимизация эффекта упаковки при минимизации издержек на содержание и производство суррогата. Здесь же обозначается и его отношение к капитализму:

"По сути, проблема капитализма – опять же, пожалуйста, не тревожьте дух Адама Смита, – сводится к проблеме групп, которые отличны от индивида. У корпорации нет естественной этики; корпорация подчиняется бухгалтерскому балансу. Беда в том, что у нее есть единственная миссия – удовлетворить требования финансовых аналитиков, которые сами (очень) склонны к шарлатанству. Корпорация, акции которой торгуются на бирже, не знает, что такое стыд. Нас, людей, ограничивают некоторые физические, естественные запреты. Корпорация не знает, что такое жалость. У корпорации нет чувства юмора – и в то же время, увы, в маркетинговых документах упоминается «гордость»... Все эти дефекты – результат отсутствия собственной шкуры на кону (в культурном или биологическом аспекте), из-за чего возникает асимметрия: корпорация выигрывает за чужой счет. Подобные системы имеют свойство самоуничтожаться. И они это делают. Как говорится, нельзя обманывать всех все время. Увы, с самоуничтожением та беда, что менеджеры на него чихать хотели – из за агентской проблемы они лояльны только к собственным наличным. Менеджеры становятся причиной катастрофы, однако сама катастрофа им не вредит – они сохранят премии, потому что сегодня не существует понятия «негативного менеджерского вознаграждения»".

В случае талебового "отсутствия собственной шкуры на кону" мы имеем более известное нам понятие "юридического лица" (введенного в юридический, или внефинансовый, оборот, как раз для того, чтобы размывать ответственность там, где финансы "начинают петь романсы" либо где нечто крупное торгово-финансовое начинает претендовать на аристократичность и преимущество перед менее крупным собственником, апеллируя к более высокой общности (а следовательно, и социальной значимости) интересов частного дела). Тогда как в случае "негативного менеджерского вознаграждения" имеет место то же самое, что в случае якобы демократического политического процесса выборов являет собой возможность проголосовать "за" любого из невесть каким образом возникшего списка политических кандидатов, но никогда – "против" кого-нибудь из них, дав другим шанс (в духе via negativa) – хотя, возможно, физиономии и слухи о прошлом оставшихся дают все основания избирателю на них косо[7]; этот принцип "посмотрим, как ты справишься, а если не справишься – проголосуем против" способствует формированию конкурентного администрирования в большей степени, нежели смехотворно-дискредитированный принцип "избираем лучших", и весьма важен для России начала XXI века (хотя и здесь, конечно, вполне себе ожидаемо мошенничество). Принцип, когда избиратель не обязан любить политика или полностью доверять ему, доверяя ему, тем не менее, некие управленческие функции (кстати, здесь возникает презумпция конкретизации этих функций), есть этическая предпосылка, свойственная республиканству, а не ограниченно-монархической демократии.

С учетом всего этого, напрашивается вывод о том, что разделение труда, основанное на эффекте масштаба, не есть подлинная форма общественного развития, но перверсивная, поскольку, помимо дурной бесконечности экспоненциального роста, в действительности не ведет к приращению реального общественного блага, и представляет собой паразитарную форму общественного устройства, слабо адаптивную в глобальном масштабе (эффект колонии бактерий, дохнущей в собственных метаболитах в рамках "отдельно взятой" чашки Петри с ограниченным трофическим ресурсом).