Компромиссный класс в свете форсайта Жака Аттали

Проблема трудностей прогноза развития мировой ситуации (если не считать многочисленных случаев технофутуризма) во многом связана с тем, что сценарий глобального развития по Аттали сегодня воспринят очень многими представителями элит, регулирующими внутримирные процессы (включая неолиберально-силовую власть предержащую когорту правителей России начала XXI века) и, похоже, реализуется в смысле попперовского "эдипова эффекта", то есть как проектный сценарий мира, распределенный в по управленческим сознаниям (или даже по коллективному управленческому бессознательному) пространства планеты. Этот сценарий воспринимается и реализуется как устойчивая и позитивная, но массово не афишируемая, антитеза марксистской традиции, которую дополняет малая негативная антитеза собственно попперовской недосоциологической критики платонизма, марксизма и т.п. вещей, сваливаемых в одну кучу с табличкой "тоталитаризм", поднятая на щит финансистом Дж. Соросом с позитивным прикрытием в виде идеи "открытого общества", весьма сочетающейся с тем, что говорит Аттали.

Процессы эти уже ощущаются массовым образованным сознанием, включая экспертное, но не до конца, не только потому, что до конца не видно всей картины, но и в силу того, что среди прочих футурологических прогнозов концепция Аттали рассматривается, во-первых, как "мрачная частность", а верить люди склонны в лучшее (также, как в случае в психологизмами биржевых инвестиционных стратегий), и во-вторых, эта концепция долгосрочная, а носители наиболее трезвого экспертного сознания не только не склонны доверять долгосрочным прогнозам в столь быстро меняющемся мире, но и вообще каким-либо прогнозам (в противном случае Нассим Талеб, наверное, не был бы среди них столь популярен). Иные же попросту не соотносят окружающий их негатив повседневности с когда-то услышанной или прочитанной страшной экспертной сказкой, поскольку для этого нужно занять отвлеченную философическую позицию, осуществив усилие такого соотнесения, что многие для себя считают неоправданной роскошью.

Между тем, Аттали – честный исследователь[1], и даже если происходящее развивается не "в точности" с его сценарием (а он сам иной раз предупреждал против толкования его прогнозов как "абсолютно точных"), то очень близко к ним: сегодняшние элиты не желают решать мировые проблемы "тонкими" затратными способами, и тем более – уступать власть (в этом смысле для них очень удобна апелляция к естеству человеческих инстинктов), а потому и движут мир в направлении, сочетающим феодальные порядки с технологиями автопоэтических производств (рассчитывая на преодоление политэкономических оснований, заложенных Адамом Смитом), возбуждая и дезориентируя массы тонкой пропагандой национал-социалистического и социал-дарвинистского толка, готовя их к принятию нового мира. Соответственно, возникает новая конфигурация отношений между задачами и потребительскими стандартами все еще "вертикально интегрированных" и иерархически выстроенных элит – с одной стороны, и массовым спросом, сермяжно создаваемым истерлевскими "стимулами", трансформируемыми конкретными формами и методами ленинского "живого творчества народных масс" (или русско-пословичной хитрости голи на выдумки), что также осознается и по мере возможности купируется элитной верхушкой, не усматривающей, однако, для себя пока что никаких перспектив, смыслов и возможностей существования, кроме статусного потребления в мире осуществленной научной фантастики.

Разумеется, история всегда пойдет своей дорогой, но именно с акцентом на именно такой сценарий следовало бы рассматривать модель Аттали: она начинает работать, когда перестает работать марксова капиталистическая модель – прежде всего, в человеческом сознании. Иной вопрос – перестанет ли работать марксова модель на уровне надличностной реальности. Тому продуктивному, что можно было бы противопоставить этой новой модели (именно в качестве естественной перспективы, а не как собственно "противопоставление"), и был посвящен ряд предшествующих материалов. Хотя, опять же, выбор мира во многом зависит от того, что и как мы сознаем в качестве возможного. Важный момент концепции француза-глобалиста состоит в том, что его триада "религия-оружие-деньги" представляет собой не иначе, как основу формационного подхода, и едва ли не единственную именно формационную, а не цивилизационную, альтернативу марксовой, причем как в смысле статичного предметного различия, так и в смысле прогноза глобальной динамики, при этом являясь стадиальной, подобно марксовым общественно-экономическим формациям[2]. В отличие от него, я сам, признавая эту триаду, равно как в случае с марксовыми формациями, предлагаю не абсолютизировать их стадиальность, считая их инструментальными способами властного управления[3], тогда как сам Аттали считает их последовательно сменяющими друг друга в истории преимущественными формами власти. Этой, безусловно, существенной, триаде у меня соположено григорьевское различие управления посредством денег или посредством закона – с одной стороны, и фуллерово различие макротехнологических (а значит, и макроэкономических) акцентов общественного развития на livingry либо на weaponry – с другой. В григорьевском случае доминирование денег способно превратить религиозную инстанцию в идеологию (и наоборот, когда власть денег иссякает и на их место приходит господствовавшее в европейском средневековье право)[4], тогда как в фуллеровом вся триада снижает свою актуальность, уступая место целостной наукой о природе, представленной знанием прикладной метафизики и  того, что названо американским философом "scenario univerce". Сами элементы триады никуда не деваются хотя бы потому, что многие технологии на стыке военного и медицинского дела используют геодезическое координирование и механику tensegrity, однако в рамках синергетической программы происходит нечто большее: саму власть над людьми как ключевой смыслообразующий мотив (полагаемый очень многими специалистами в общественных науках как нечто естественное, хотя при этом они ничуть не сомневаются в разрешающей способности их исторического наблюдения) уступает место более общему и радикальному принципу make sence, противостоящему не только принципу make money, но также осуществляющему религиозно-идеологическое начало проницательной трезвостью и радикально повышающему ответственность в оружейном применении организованных сил природы.

***

Пресловутый "средний класс" определяется не только некоторым стандартом потребления, но  сознанием и самосознанием – весьма расплывчатым, но и достаточно устойчивым, сформированным в результате определенной и последовательной кристаллизации представлений о нем самом, которые также представляются знаниями или выдаются за таковые; а значит, и определенной системой общения. Осознание его извне представляет собой некий компромисс между бедностью и богатством в ту или иную сторону, и связан с набором критериев, но никоим образом не с некоторым "общечеловеческим стандартом бытия", за который он, тем не менее, выдается – включая гигиенический стандарт, который во многом зависит далеко не от уровня доходов. Этот последний вообще никак не определяет стандарты потребления, оставаясь лишь частным показателем качества жизни; между тем, именно он во многом определяет конечную полезность потребляемого, причем в смысле не столько "лучших ресурсов", сколько "правильных".

Также более раннее научное представление об этом "компромиссном классе" в рамках целостной марксистской традиции, известное под названием "мелкая буржуазия", в контексте сегодняшней жизни не актуализируется и не рецептируется – как из чисто конъюнктурных соображений политического характера, так и по причине все более явственных в последнее время интуиций того, что это понятие, связанное с представлением о массовой достойной жизни, экономически выражаемой определенным типом потребительских поведения и практики, требует существенного переопределения в совершенно новых складывающихся условиях как странового, так и глобального, уровней. Здесь предпринимается попытка рассматривать проблемы управляемости этой, весьма требовательной в своих предпочтениях, но сомнительной в собственных ресурсах влияния на общественные процессы, средой, в контексте вопроса о том, с каким социальным типажом человека предстоит иметь дело в будущем, включая вопросы, касающиеся образа homo economicus, если слово "economicus" вообще может быть применимым к этому новому виду.

В качестве преамбулы ко всему, в дальнейшем излагаемому, хотелось бы сказать о современной системе знаний, частью и, одновременно, суррогатом которой выступают масс-медиа: особенностью этой системы, отчасти взятой в смысле книжного "третьего мира" Поппера, является то, что проактивные группы и школы, развивающие тематические и форматные направления, замыкаются в некоторых, релевантных конвенциональным в рамках этих групп, представлениям, но значительная часть источников остается вне поля их внимания в силу не зависящих от них причин – прежде всего, отсутствия достаточных средств поиска и анализа информации. Этот же момент рождает проблему консолидации проактивных групп из-за отсутствия нарративно-языковых общностей. Для этого такое поисково-аналитическое машинное решение должно предполагать не только чатовый, но и коворкинговый, коммуникативный компонент, то есть такой, в котором поисково-аналитические сессии осуществляются в многопользоательском и пересекающемся режимах. Использование сущностных и модельных представлений о такой органической подсистеме современного общества, как масс-медиа, позволяет в значительной мере упростить решение такой задачи поисково-аналитического сотрудничества.

Культурологическая антропология современного человека, безотносительно к социальному статусу, сегодня задается всем аппаратом культурных индустрий и средств коммуникаций в большей степени, нежели смысловыми доминантами предшествующих эпох, каковые суть традиция, карьера или  деньги. Более того, характер восприятия этих последних и отношения к ним также определяется этим аппаратом. Иначе говоря, отношение к инструменту управления потоком благ определяется системой управления значимостями, стоящей за пределами этого инструмента как метаязык бОльшего порядка[5]. Разумеется, что более критичный и образованный человек способен справиться с влияющими на него извне факторами управления смыслами и значимостями, однако  именно погруженность в современный инфоком создает особую среду повседневности, которую он воспринимает и с учетом данных которой актуализирует собственную способность воображения в различных направлениях, соорганизуя вместе с ней собственный образ жизни, известный в системе маркетинговых коммуникаций под словом "бренд".

Признавая важность такой гипотезы или, по крайней мере, признавая справедливость ее утверждения хотя бы отчасти, следует рассматривать эмпирические и общие соображения, касающиеся этой сферы формирования реальности человеческого мира.

Говорят, что если человек не занимается политикой, то политика начинает заниматься им; это мягкая форма выражения: дело в том, что если человек не занимается политикой, то к власти приходят ему подобные (или даже совсем не подобные), которые начинают сживать его со свету – по глупости ли и недальновидности собственных решений, или по прямому злому умыслу, произведенному их топорными представлениями о "природе человека".

Законы для общества (будь то юридические, религиозные или моральные) создаются представителями вида "человек разумный" – то есть такого, что склонен, с одной стороны, избегать абсурда, но с другой стороны – видеть творческое начало в противоречиях. Но именно потому, что противоречие – начало всевозможностей, человек разумный избегает абсурда во вменяемых обществу законах, ибо такое вменяемое противоречит как принципу жизнеобеспечительной функции общества, так и собственно естеству разумности, которое право на которое также следует признать естественным. Если же общественно-юридический закон нелеп и абсурден, противоречит естественным правам или ограничивает их в перспективе, и является либо порождением глупости, недальновидности и некомпетентности, либо создается по злому или преступному умыслу инстанцией, порождающей и вменяющей обществу законы, не распространяющие поле своего действия на нее саму (противопоставляющей себя обществу в прямолинейном понимании принципа Эшби), то такие законы не обязательны к исполнению, какую бы степень легальности собственного обеспечения они не имели, а люди вправе руководствоваться в соответствующих сферах составляющими мотивировочную часть любого общезначимого закона моральными максимами и правилами воспитания. Неимоверно высокую степень абсурда, нелепости и предвзятости, однако, представляют собой очень многие процедурно осененные законы прав граждан государства "Российская Федерация" первой половины второй декады XXI века, прежде всего – те, что касаются налогообложения, распространяющегося на все, что только можно и кого только можно, в пользу привластных компрадоров и олигархов – в своей, казалось бы, новой, но в действительности давно известной по самой разной литературе, конвульсивный пароксизм отживающей свое капиталистической эпохи, сквозь трещины являющей уродства феодальных отношений. Сформировавшиеся в эту эпоху способы регуляции этих отношений, однако, имеют особое устройство, нежели известные для феодализма как системы конфликтующих автономий. В постгосударственном мире сотрудничающих автономий они способны сыграть свою роль в новом качестве.