Технологическая сингулярность определяется им со ссылкой на Рея Курцвейла как достижение предела насыщенности среды присутствия человека технологиями, такой, что дальнейшее прогнозирование состояния как общественного, так и собственно технологического, развития, оказывается невозможным в проспекции, а до ретроспекции еще нужно дожить, пройдя период миграционных, климатических, имущественных и, возможно, военных катаклизмов.
В целом для лиц, интересующихся данной темой, равно как темой технологических трендов вообще, большинство перспектив, предложенных в рамках лекции в качестве наиболее вероятных, достаточно известно, за исключением некоторых важных моментов, которые можно актуализировать и рассмотреть в их взаимосвязи, получив тренды в рамках "чистой" новейшей истории техники (якобы разворачивающейся внезапно), а добавив контексты и аспекты рассмотрения, не затронутые в лекции, получить прогнозную логику, к которой уже возможно привязывать временные оценки, используя далее эту информацию как предынвестиционную аналитику для создания заделов – тот самый "философский камень" венчурных инвесторов современности, о которых Кузнецов говорил в конце своего выступления. Но прежде, чем перейти к обозначенным в представленном материале акцентам "отраслей будущего", следует пару слов сказать о самой идее "сингулярности".
Действительно, таковая сингулярность выглядит как некая "черная дыра" во времени, затягивающая человечество в водоворот непонятных процессов будущего непонятного масштаба и устройства... если таковую сингулярность рассматривать как нечто "сферическое в вакууме". Важно понимать, что само человечество никуда не денется, и что какую бы предметно-технологическую среду существования или срок средней продолжительности жизни оно ни имело, базовыми факторами останутся:
- познаваемость или операционализируемость среды обитания/присутствия (как бы ни толковалась эта среда) от момента возникновения отдельной человеческой жизни до начала осознанного поведения в ней и до конца жизни;
- вклада личных решений в число факторов качества жизни относительно ее факта, то есть отношение гарантированной (тремя условиями 30%Х60%Х10%, обозначенными в лекции, где 60% – среда) длительности жизни к мотивам, интересам, планам и решениям ее организованного прожития, да и вообще к способности к такому решению субъекта этой жизни, сколь бы долго он ни жил.
Иначе говоря, по первому пункту вопрос о том, в какой технологической реальности человек живет (а таковая реальность исходно мыслится как рукотворная), сводится к вопросу о том, насколько этот человек воспринимает рукотворное как естественное. Насколько мне известно, отдельных исследований на сей счет не было, однако каждый городской житель без труда может обратить внимания на свои текущие и детские впечатления относительно фонарных столбов, интерьера автобуса или асфальтовых тротуаров, и удавиться отсутствию у него удивления по поводу природы происхождения оных: они воспринимаются рядоположно с растущими в палисаднике цветами и липами, а также порхающими вокруг них насекомыми, а сами эти цветы и липы не воспринимаются как искусственно посаженные относительно естественно выросших в лесополосе вокруг города – при том, что само это различие искусственного и естественного также представляется самоочевидным и знакомым с детства. Когда нечто, развивающееся в рамках отраслевой технологической констелляции NBIC, получает способность к саморепродукции, эта "способность к неразличию" статусов искусственное/естественное для объектов повседневности (а собственно, зачем это различие в повседневности, являющееся предметом ряда профессиональных навыков?) становится еще больше. Несколько лет тому назад в рамках одной дискуссии с экономистами по этой же теме, я предложил задаться вопросом о том, насколько окружающий нас природный мир (по крайней мере – растений, но также и целых биоценозов) является миром некогда искусственно созданных и репродуцируемых в поколениях автоматов средовой адаптации, затраты на создание и распространение которых были сделаны в столь незапамятные времена, что человечество давно о том забыло, считая оные растения и биоценозы чем-то "естественно" существующим при столь "удивительно сложной" организации. Дело здесь не в том, как было на самом деле, а в том, что в действительности само это знание не имеет большого значения (хотя открытие такой искусственности и представляло бы важный научный факт) – деревья и биоценозы модернизируются, кастомизируются, регулируются на определенном уровне управляемости ими в меру развитости общества в аспектах межличностном, ценностном, экономическом и связанном с ними технологическом. То же самое касается и прочих технологий (прежде всего – роботизации), которые Кузнецов рассматривал в перспективе их автономных существования и принятия решений, справедливо отмечая, что принятие решений и свобода воли – вещи разные. Когда несколько лет назад я предложил экономистам гипотетически подумать об искусственности биологического вида лип и яблонь, то еще не был знаком с теорией экстерналий и спора Пигоу-Коуза; между тем, эта гипотеза напрямую касается как этого спора, так и тех биоэтических проблем "творения жизни", на которые указывал в своей лекции Кузнецов.
Увы, но связь технологического аспекта с межличностным и ценностным в его лекции вообще не рассматривалась – именно поэтому я в очередной раз вынужден повторить чье-то верное замечание, что XX век (опять же, увы) так и не стал веком гуманитарных наук. И, кстати, социальной инженерии и правовых вопросов он вообще не касался – что есть вполне себе признак прогрессисткой презумпции науки эпохи "Нового Времени", а речь идет об изменениях в состоянии общества. Кроме того, заметным индикатором ключа, в котором вел разговор Кузнецов, является установка на изменение общества под влиянием технологических новаций – это также хорошо известная в истории идей предпосылка, но она может иметь иные формы и привязки: например, ресурсосберегающие Фуллеровы (тогда как Кузнецов акцентировал дефицит ресурсов), либо прямо противоположные – как у экономиста О.Григорьева, считающего, что принципиальная трансформация общества будущего способно начинаться не с обусловленных экономическими реалиями технологий (что воспроизводится столетиями и десятилетиями начиная с XVI века), а с самого устройства общественных отношений. Собственно, об отсутствии в концептуальных построениях лектора связи технологического аспекта с экономическим красноречиво свидетельствовали многочисленные графики с "экспонентами" (логарифмическими асимптотами), открытое его заявление на вопрос одного из слушателей о том, что физическая природа экспоненциального роста технологий нам неизвестна, и то, что этот рост, будучи "ожидаем по трендам в будущем", является вполне себе рассуждением в рамках ростовой презумпции капиталистической "экономики технологий", которая уже есть и капиталистическая по своему терминологическому происхождению, и уже (аналитически) в своем развитом виде – экономика именно что технологий, поскольку первичные технологии – производственные, а они возникают в обществах с дорогой рабочей силой (или цены отдельной жизни, то есть высоким уровнем жизни). Справедливости ради стоит отметить, что Кузнецов приводил статистику слабого роста востребованности в последнее время собственно категорий overqualified, а также существенную – lowqualified (то есть тех, чей труд дешевле машинного), но не вдавался в подробности природы этих различий; связь overqualified с производством идей и прогнозной способностью как искусством на инструментальной лишь по сути базе инфокома проведена не была – подобная способность рассматривалась в презумпции инструментальности и "механизмов". Опять же, справедливости ради, стоит отметить, что вопрос о качестве прогностических возможностей машин сегодня открыт для случая big data и грядущего квантового компьютера. Рабочим, но существенным, тренд-аналитическим вопросом здесь будет вопрос о том, насколько вычислительно-адаптивные системы с нечеткой и квантовой логиками могут быть прикладной альтернативой или конкурентом квантовому компьютеру. А потому здесь имеет смысл перейти ко второму из обозначенных пунктов – о мотивах и решениях относительно использования времени собственной жизни и ее организации, какую бы длительность она ни имела.
Нет смысла обращаться к многочисленным примерам гениев, одаривших человечество великими творениями и оставившими этот мир в возрасте довольно раннем даже по меркам нашей, столь несовершенной "предсингулярной" эпохи. Здесь важна не столь заметная на первый взгляд предпосылка Кузнецова о том, что условия среды обитания (экстернальных аспектов которой, или выходящих за рамки объектно-языкового, экономико-технологического, оперирования, он в своем повествовании не касался – только технологических), помноженные на библейски-радикально увеличенный срок жизни (дожития – в актуарной терминологии), дают качественный скачок развития того, что именуется человеческий капитал (прежде всего, с таковым связываются интеллектуальные способности). Действительно, в связи с разницей сроков дожития было прямо сказано про возможность увеличения антропологического разрыва вплоть до качественного, но в рамках иного рассказа – про "слоеное" опосредование инстанций управления "человек-машина-человек-машина...", с привязкой к разнице доходов на каждом уровне. Но вот тот факт, что эта череда человеко-машинных уровней управления является иерархической, как раз и не было акцентировано.
Представленная Кузнецовым слоеная человеко-машинная иерархия может не столько разделить на виды и доходы, сколько, наоборот, осуществить человечество как Интернационал через Интернет-в-офлайне. Действительно, робот равен роботу, машина – машине, поскольку представляемая ими рутина равна рутине. В иррациональных же по сути управленческих иерархиях идет борьба человеков за доступ к статусам (и соответствующим им ресурсам) более высокой иерархии (в отличие от принципа "вилы в бок", как это имеет место в системах конкурентного администрирования, более подобных натуральным нейросетям). Между машинными слоями различных иерархических уровней управленческой пирамиды нет борьбы за более высокий статус, а значит, ее структура так или иначе будет тяготеть к планарности, для которой любая иерархия будет иметь конкретную срочность. Попытка отказаться от "слоеной иерархии" будет ничем иным, как возвратом все к той же обычной человеческой иерархии, также оказывающейся частным случаям для общества, в котором господствуют горизонтальные связи, поскольку в нем нет никакого господства.
Это вопрос мотивов, и вопрос того, будет ли существовать при этом сам принцип образующих структурную основу государства управленческих иерархий, насколько иерархические системы управления в принципе эффективны в новых условиях, будет ли существовать государство в его известной доминантной форме, в абсолютистском варианте которого как раз и зародился капитализм и "экономика технологий". А также – связанная с иерархиями и столь заметным сегодня неравенством система получения доходов, что ведет, по словам Кузнецова же, к "новому средневековью" – при том, что отказ от государственнической и управленческо-иерархической доминанты (свойственной корпорациям же, которые не способны, по его же словам, отвечать принципиальным требованиям времени) ведет к изменению системы денежного обращения, в плане которого он же упоминал криптовалюту как инструмент в его "цифровой" специфике, ничего не говоря про ее частно-денежный и персоналистско-эмиссионный аспект, а также про так до сих пор и не решенную в связи со всем этим проблему ее бытия средством инвестирования. Это не говоря про то, что для многих, достаточно образованных, представителей нарождающихся сетевых сообществ, склонных к одноранговым моделям управления и бизнеса свойственно сознательное ограничение инклюзии технологий в систему человеко-природного взаимодействия без какого-либо экзальтированного руссоистского отказа от "благ цивилизации", работа по принципу посева и роста без "вмешательства в естество", распространяемому на деловые коммуникации. Говоря про "новую жизнь" Кузнецов говорил про традицию "новых немцев" как источника инноваций, а на прямой вопрос одного из слушателей об эффективности государственного менеджмента стал рассуждать про его "улучшение". Тоже самое касается транспортной революции: если hyperloop от Илона Маска, как утверждает Кузнецов, получит сверхбыстрое распространение в мире, покрыв его сетью тоннелей чуть ли не за год, то при чем здесь проблемы миграции в новые зоны желающих продлить свой век? И потом, если это будут "принципиально разные виды человеческих существ", то откуда возьмется желание мигрировать? При этом сама привязка радикального разрыва возрастов дожития к миграции представляется интересной. Кто как, а я здесь наблюдаю поляну, полную противоречий – вызванную, скорее всего, смешением неономадических и мирсистемных сценариев. Они могут быть разрешены и "причесаны", если помимо собственно техноразвития-в-себе учитывать радикальное изменение принципов хозяйствования (необходимость и неизбежность таких изменений) как условий и способов присутствия человечества на планете. К представленной автором картографии трудовых и миграционных потоков вопросов нет – они вполне вписываются в обычную экономическую логику.
Представленное Кузнецовым наблюдение насчет "слоеного" управления важно, при этом связь с "интернетом вещей" (IoT) становится заметнее, если рассматривать ее не в вертикальном, а в горизонтальном – одноранговом – варианте. Возможны три понимания IoT, среди которых лишь второй оказывается подлинно иерархическим:
- как привязки вещей, включенных в "глобальную" сеть контрольными показателями или даже принятием решений, что дает глобальную, анонимную и массовую открытость как можно большего числа локусов;
- как привязки вещей теми же факторами управления в специализированную сеть либо проприетарные подсистемы глобальной сети, что дает коммерческий либо государственный контроль над огромной массой пользователей и их потребительским поведением; либо
- как способности вещей к образованию локальных управленческих связей и, тем самым, к увеличению комфортности среды обитания без замены самой среды вещами.
Понятно, что все три момента могут сочетаться, но они различны – как и в каком сочетании эти возможности предстанут в будущем, не предопределено – тем более, что наблюдаемое сегодня многими исчезновение приватности вследствие роста спроса на безопасность формирует спрос на приватность как фактор безопасности же, а спрос рождает предложение. На сегодняшний день безопасность как неприватность продается обществу архаичными институтами общественного устройства под запрос архаичных личностных мотивов. Вопрос и даже интрига исторического момента – в том, как и насколько сети вещей локального и глобального масштабов контроля будут фактором социоприродного взаимодействия (и, опять же, масштаба). В связи с категорией масштаба уместно вспомнить, что перечисление акцентов отраслей будущего в лекции Кузнецова завершается конкретной темой космического производства в связи с реалистичностью радикального удешевления околоземных выводов, хотя он и не уточняет, сколь дальний космос охватывает им же отмечаемая бесконечность экономического роста в его глубинах. Но и это, опять же, не новость: понятие астроинженерии существует десятилетия, и можно утверждать, что все, относящееся к "технологической сингулярности", так или иначе ориентировано на энергетическую и эргономическую способность человека освоить эти просторы на "aerospace level of technology". Эта идея – современница всего XX века, в течение которого она выкристаллизовывалась; можно ли считать неожиданностью или сингулярностью (точечностью) то, что созрело и стало воплощаться в жизнь как тренд, и лишь потому стало общим местом?
Добавить комментарий