Физика имеет собственную логику, не опосредованную арифметикой – так было, по крайней мере, до второй половины (если не последней трети) XIX века. На это указывает прояснение возможности рассуждать о присущности свойств работы и деформации элементарным механизмам в терминах классического набора связок КДО. Сами математические калькуляции сегодня мыслятся опосредующими предмет физики и логики в силу расхожих представлений о роли соответствующих предметов в научной методологии – прежде всего, самой логики, классические основания которой представляют обоснование арифметики. Однако во всей этой непосредственности есть еще одна переходная форма, которая была обозначена Делезом в его "Логике смысла" – это этика, знаменующая ценности, значимости и смыслополагание: именно она опосредует "скорлупу" логики и "желток" физики в качестве "белка". Этика наполовину представляет собой предмет деонтической логики, и в этом смысле она математична. То, как "своя логика" физики связана с опосредующей классическую логику и физику "логикой этики", еще предстоит прояснить. Но ключом к такому прояснению будут как раз многочисленные делезовские аллюзии с квантовыми и биофизическими явлениями. Между тем, предмет "Логики смысла" не имеет прямого выхода на квантовую логику и не обозначает связь смысла с квантовыми категориями в позитивном ключе. (Стоит ли его в принципе ожидать в рамках постструктуралистского разговора?) Примечательно также, что эту свою метафизику яйца, с которой начинается книга, Делез берет в стоической традиции, для онтологии которой свойственно аналогом истины рассматривать тоничность, то есть бытие сущего в меру его напряженности (или натяженности, натянутости). В стоико-делезовской метафоре этика протянута между логикой и физикой. В целом же, действительно, деонтология представляет наиболее релевантный эмпирике вид логики, то есть таковой, экзистенциальные допущения которой в наибольшей степени предполагают эмпирическую верификацию в качестве критерия их ценности. То же самое касается классико-логических интерпретаций свойств элементарных механизмов классической физики.
В этой связи, поелику эмпирическая верификация ограничена фактором времени, возникает вопрос о наличии и характере связи между бесконечной делимостью времени Эона по Делезу с логикой сверхрационального. С учетом отличия Эона как поверхности прошлого и будущего от Хроноса как актуального причинного настоящего.
Топологическое представление о хроникальном времени Делеза соответствует тезису А.Уайтхеда о том, что истина – это не то, что в пространстве, но что само есть пространство. Соответственно, истинное представляется как наблюдаемая пространственная поверхность, связь этого тезиса с Делезом осуществляется посредством хайдеггеровского Dasein, хроникальная каузальность (особенно непосредственно не наблюдаемая и определяемая через основанную на доверии как фундаментальной этической категории корреспондентскую связанность) – посредством каузальных цепей взаимодействия бессмысленных автоматов а-ля Голдберг-Робертсон. Важная новость обнаруживается и в том, что сущность духа в книге Г.Гадамера "Актуальность прекрасного" определяется не иначе, как через топологическую же стоико-делезовскую категорию Эона, как "способность продвигаться вперед, удерживая этот горизонт открытого будущего и неповторимого прошлого". С другой стороны, "удерживание горизонта" отсылает к Хроносу. В связи с чем возникает простой вопрос о возможности темпоральной логики как логики смысла, если сама логика мыслится в категориях причинного рассудка. Если логика смысла так или иначе топологична, а логика, заданная как геометрия, есть логика графов (о чем покорный слуга досточтимого читателя упомянул в небольшой заметке, опубликованной в 2004 году), то и темпоральная логика как именно эоническая может быть именно логикой графов, причем преимущественно логикой гиперграфов, поскольку философия временной поверхности заведомо предполагает сложные многоместные отношения, не сводимые к двухместным. Такие отношения задают волны на событийной поверхности и управляют прерыванием процессов (включая виртуалистические и дискурсивные "процессы развертки"). Подобная нотация гиперграфов близка представлению множеств на диаграммах Вена, однако здесь используется как знак эффектов на поверхности. При этом само понятие множества может быть истолковано топологически, и в этом смысле быть близко мереологии С.Лесьневского.
Дихотомия "нераздельности-неслиянности" стоических Эона и Хроноса может быть средством интерпретации моего антропологического парадокса психофизиологической системности человека (или "парадокса семени"), поскольку сам этот парадокс основан на факторе соединения и разрыва пространственных поверхностей, и образования поверхности промежуточной, становящейся со временем замкнутой и самодостаточной, для обеспечения каковой самодостаточности оказывается необходимым размыкание (его формулировка представлена в моей книге от 2016 года "Частично управляемое. К новой эпистемологии"). В аспекте замыкания и размыкания примечательно, что Хронос аспектируется физической категорией сжатия, тогда как Эон – растяжения. В этом же смысле Хронос оказывается аспектирован аристотелевым круговым движением, Эон – прямым или разомкнутым стоико-картезианским. Хронос превращается в Эон посредством размыкания, Эон в Хронос – посредством замыкания. В этом смысле логики ветвящегося времени, безотносительно к их доказуемости, представляются попыткой каузальной интерпретации в модели бесконечно делимого времени. Из чего следует простой вывод: либо здесь стоит говорить о том, что такие логики ограничены парадигмой "простого" трехчастного времени, либо ставить вопросы о принципиальной доказуемости бессмыслиц и о значении такой доказуемости.
В лейбницевой транскреации, а также в его категории модели, заметно хроникальное представление о самовоспроизводимости времени. А значит, такова и основа функции как общенаучной категории. Эоническое и хроникальное представления о времени также проясняются с позиции понятия резонанса, мыслимого как "приземленная транкреация". А значит, уместен вопрос о том, каковы они с позиции музыки как фундаментальной физики античного квадривиума. При конечной и относительно простой причинности музыкальных механизмов как человеческих артефактов (за исключением электронных музыкальных средств, где в дело вступает самое сложность) имеет место событийная воспроизводимость поверхности времени, в некоторых случаях предполагающая выход в функциональную сложность вариативностью импровизации и полифоничностью (постижимых как раз через логику гиперграфов). Поэтому музыка считается культурой организации времени, будучи при этом культурой именно эонической его организации посредством хроникальной практики. (Здесь складывается впечатление, что А.Баумгартен был не так уж далек от истины, и получил бы весьма интересные результаты, если бы стремился рассматривать эстетическое в категориях не хроникальной каузальной логики, но ее эонической сестры.)
Добавить комментарий