Предикативная логика частичности и предикативный аспект квантовой логики

Так, элементарное этимологическое прояснение вкупе с умозрительной наглядностью свидетельствует, что дуга – это квант, а кольцо – это корпускула ("атом" в широком натурфилософском смысле), периодически колеблющаяся гибкая дуга – это волна, создающая множественность движущихся дуг и даже дуг в суперпозиции, задающих масштаб[1]. Действительно, квант есть проявленность или "всплеск", идеей чего является дуга; атом есть не иначе, как некая самозамкнутость с неизменным отграничением внутреннего пространства от внешнего и, собственно, образованием такого пространства; волна есть создание последовательности дуг (или сжатий-разряжений, как в случае с продольной волной). Здесь нет никакого дуализма – действительно, усматривать ли нечто как трехмерную дугу вращения, или "пружинку", или такую же гибкую колеблющуюся "пружинку", производящую дуги, кольцом, зависит от позиции наблюдателя. Подобным же образом из этого следует, что нет никакого принципиального противоречия между моделью "атомы и пустота" и моделью "волнующегося континуума", поскольку мир способен проявляться как тем, так и другим образом. Волна, даже если она стоячая (а не стоячая – тем более) есть функция, этимологически – выполнение, то есть действие. А потому с такой же наглядностью оказывается возможным представить значение выражения "коллапс функции": это происходит, когда дуга сворачивается в кольцо, в пределе продолжающее сжиматься с уменьшением собственного радиуса. Собственно это есть наиболее наглядный, буквальный и примитивный пример какого бы то ни было коллапса.

Корпускула возникает как самозамыкание волны. Именно тогда и появляется внешний мир, ибо создается мир внутренний. Корпускулы как линейные замкнутости могут быть вытянутыми либо уравновешенными (симметричными). В это смысле возможно толковать элементарные случаи  аксиальной и экваториальной асимметрий Фуллера. Вариантом сложного самозамыкания мира оказывается организм[2]. Атомизм при таком понимании есть лишь режим существования мира (даже локального его существования), не противоречащий иным форматам его существования.

Мне не нужно громоздких, теряющихся в самих себе, математических конструктов, а также хитроумных экспериментов, нагруженных абстрактными предпосылками о природе вещей, для того, чтобы умозрительно представить категории квантовой физики – как ни крути, но умозрение оказывается существенной компонентой сознания, поскольку апеллирует к прояснению интуиций, без которых никакой, не лишенный концептуального значения, нарратив (то есть нарратив о чем бы то ни было, а не глоссолалия) в принципе не возможен. Это все – дружественная пика в бок основателю биоцентризма (по сути, "сознаниецентризма") Роберту Ланца, создавшему прекрасный образец развития идей "philosophy of mind", чью общую позицию, будучи сам панвиталистом, я разделяю и нахожу чрезвычайно интересной, способной весьма рисковым образом, балансируя на грани солипсизма на протяжении шести глав своей книги, создать предпосылку для нового толкования древнего тезиса о "человеке как мере всех вещей" и понимания естественных процессов без противоречия с принципами свободы и гуманизма.

В конце концов он-таки произносит слово "солипсизм" и приступает к осторожной апологетике соответствующего ему понятия, очевидно обнаруживая рецентрацию на сознании на фоне общемировоззренческого восточного "нет различия между внешним и внутренним". По мнению автора этих строк, такая рецентрация, хоть и осторожная, способна дискредитировать смелый и оптимистичный биоцентризм. Идущие далее здесь соображения насчет предикативной формы квантовой логики позволяют связать внешнее и внутреннее между собой, оставляя каждую из этих областей в своих правах и при этом избегая солипсизма. Впрочем, рисковать – обращаться к случайности. Другой известный способ обращения к случайности и неизвестности – молитва. В свою очередь, сама практика феноменологического отслеживания собственного опыта ходит по грани солипсизма и существует как "строгая наука" лишь с предпосылкой его отрицания.

Не говоря про радость от того, что в Америке существует живая философия. Однако в одноименной с названием его концепции книжке "Биоцентризм" имя Фуллера упоминается всего один раз – в шестой главе ("Когда завтра опережает вчера"), где он вскользь упоминает об экспериментах с проявлением квантовых процессов в макромире на примере молекул-фуллеренов (они же "бакиболы"). Между тем, приведенная умозрительная метафора с дугами и кольцами является прямым следствием принятия мировидения фуллерианской традиции, одной из особенностей которой является пересмотр давно известного на уровне наблюдаемого в механике "ньютонового" макромира (как показывает прояснение этого вопроса –александрийского), и осознание того факта, что изменение восприятия и способа мышления элементарных и повседневных вещей, далеких как от уровня галактик и войдов, так и от планковских величин (вопрос об отличии сознания и мышления оставим в стороне) обнаруживает вещи, пронизывающие весь универсум вплоть до этих масштабных пределов. Эта особенность фуллерового умозрения связана с другой с тем, что можно было бы назвать "детскими ответами" по аналогии с "детскими вопросами", которые, как известно, считаются самыми сложными – иначе вряд ли Фуллер заработал бы себе репутацию "человека, открывшего треугольник". Именно он, как никто, пожалуй другой, сделал столь много для актуализации гениальности простого и простоты гениального.

Соединение идей биоцентризма, отрицающего реальность привычных пространственных представлений в смысле кантовской априорной формы чувствования и буддистской майя, что аргументируется квантово-"механическими" экспериментами, с пространственными же, однако, интуициями Фуллера, представляется способным дать уникальные и богатые результаты.  Именно поэтому требует прояснения феномен "первичной пространственности" (или же "первичных пространственных форм" – а значит, и "элементарных механизмов"). В конце своей книги  Ланца, отрицая внешнюю реальность ньютонова "пространства с твердыми телами", прямым текстом заявляет о модели мироздания, состоящей из категорий субстанции и времени. а поскольку время он толкует как единственно приемлемую им длительность путешествия фотона от зеркала к зеркалу, постольку, заменив слово "длительность" словом "протяженность", имеем не иначе, как "начала" Бенедикта Спинозы, причем самым буквальным образом. Вот только Спиноза – строгий детерминист, а модель Ланца – про квантовую физику с ее неопределенностями. Имел ли в виду Ланца Спинозу, говоря про "время и субстанцию", но не упоминая его? Во всяком случае, этот понятийный противовес, завершающий изложение всей его необычной онтологии, весьма показателен. Равно как, кстати, и постоянно мелькающие буддистские аллюзии – в смысле позитивных объяснений социологии науки союз американской "philosophy of mind" с индийско-китайским буддизмом весьма понятен. Но именно в этом смысле следует сделать одно существенное различие, касающееся отличия представлений о пространстве Ланца от европейской традиции. Дело в том, что ньютоново понимание пространства как "вместилища вещей" (и, соответственно, времени как "вместилища событий"), найденное и отмеченное основателем биоцентризма даже в идеях Эйнштейна, не является исключительной интуицией континуума для новоевропейской науки. Современное Ньютону понимание Лейбница представляло пространство как образованное вещами, а время – как образованное событиями. Но Лейбниц вряд ли утверждал, что пространство и способы его элементарного создания есть исключительно модус восприятия внешней реальности – он не был солипсистом. Хотя он был большим интересантом восточных идей, чему свидетельство замена логических значений "истина" и "ложь" на вероятностные по сути "единицу" и "ноль", вдохновленные, согласно легенде, китайскими гексаграммами. У Ланца же собственно пространственное представление расстояний есть не иначе, как модус бытия человеческого сознания. Более того, согласно нему, сознание творит самое Вселенную, находящуюся вне взаимодействия с конкретном восприятием в состоянии квантовой неопределенности. Впрочем, здесь нельзя исключить попытку прояснить интуицию того, что никакая единичность-в-себе не дает существования, но только взаимодействие минимум двух начал: сознания и "внешнего мира", разделение с которым, согласно одному из принципов биоцентризма, иллюзорно. Иначе говоря, "unity is two", а это уже Фуллер[3].

Когда говорят о корпускулярно-волновом дуализме, то всегда имеется противопоставление волны корпускуле как ее противоположности, ведя при этом речь о квантовой механике, от есть "механике проявленностей", ибо собственно квант – проявление. Тогда как собственно корпускула есть не иначе, как предельный, или метафизический, атом, а геометрически и синергетически – максимально замкнутая, или сжатая, линейность. Между тем, есть основание усомниться в таком противоположении, поскольку для атома, как для предельно замкнутой сущности, тем, что есть не он, выступает метафизическая же пустота или среда его пребывания, но уже как "предельно открытое", тогда как противоположностью волны, которая в экспериментах с щелями, проясняющими удивительные свойства дуализма, неизменно является поперечной волной, является волна продольная. Как-то забывается современной наукой, что основных видов волн два (возможно, это связано с преимущественно геометрическим синусоидальным умозрением волны на графике). А раз так, то в самом основании противоположения этого дуализма кроется ошибка: то, что в одном случае мыслится как поперечная волна, дающая на экране рисунок интерференции, в другом случае должно мыслиться не как корпускула, а как идущая лишь в одну из щелей продольная волна, ничего в действительности не огибающая, и неотличимо совпадающая с корпускулой не только в этом свойстве, но и потому, что собственно продольная волна как череда сгущений слабо берется в расчет и умозрение едва ли не в любом волновом дискурсе любой науки. В лучшем случае она может мыслиться как последовательная транскреация корпускулы. Более того, собственно лейбницева транскреация также может быть представлена некой комплексной продольной волной, идущей в сторону наблюдателя продольно, или по торцу, тогда как в других случаях она может быть им наблюдаема в поперечном ее аспекте, и представлять поведение поперечной волны. Если мыслить мир в презумпции разомкнутой линейности, то противоположностью поперечноволнового проявления квантового мира будет как раз продольноволновое, а не "корпускулярное". Такое понимание снимает надуманное противопоставление волны и не-волны и открывает поле новых возможностей. Мир "корпускул" и пустоты, таким образом, становится частным случаем продольноволнового мира сгущений и разряжений, а один вид волны может трансформироваться в другой. Действительно, если переход продольных колебаний в поперечные зависит от поперечной гибкости дуги, то эта разница легко наблюдаема на примере свойств лучной и арбалетной стрел: последняя, в отличие от первой, не издает в полете вызванного поперечными колебаниями шипения, обладая большей пробивной способностью – при том, что последней свойственны продольные колебания. Подобным образом можно предположить, что разные проявления квантового мира связаны либо с разной длиной колеблющейся субстанции, либо с разными аспектами усмотрения этой длины.

Здесь же стоит упомянуть также время от времени идущий вскользь в его книге отказ от теории струн и связанной с ними концепции множественных вселенных, по поводу чего следует сделать одно существенное разведение понятий. Вопрос о том, почему именно Габриэле Венециано в 1970-е годы взял струнную метафору для названия концепции, объясняющей поведение адронов – не исключаю, что он вдохновлялся "контрапунктом" его выдающегося земляка Винченцо Галилея. Но время возникновения этой теории слишком уж подозрительно совпадает с периодом победного шествия фуллеровой tensegrity в естественнонаучной среде мира. А поскольку график бета-функции Эйлера (с коей сермяжно началась оная теория) при вещественных аргументах напоминает совок, должен заметить, что механистические интерпретации кванта и корпускулы сугубо повсеместно вещественны и элементарно наглядны. Это была шутка насчет совка – возможно, не самая удачная, однако здесь обнаруживается тот факт, что фуллеров акцент на эйлеровых линиях как областях пересечения поверхностей, сделанных в одном из мест второго тома его "Синергетики", недвусмысленно и, опять же, вполне себе умозрительно указывает на то, что линия может мыслиться в своем движении и статике как именно актуализированная данность такого пересечения, а не только как след от движения "материальной точки" (понятие, оставшееся от дикого евклидово-ньютонового "прошлого"), сиречь атома-корпускулы. Кроме того, умозрительная интуиция квантовых "струн" и "петель" вполне совпадает с тем, что было сказано в самом начале этого изложения, только с поправками на невозможные состояния. Будучи мыслимыми как модельные редукции, пересекающиеся поверхности способны реабилитировать (хотя бы несколько) и мультивселенность Хокинга, обуславливая возможность представить одновременность далеко разнесенного – а представить это мы можем лишь как линейно связанное или... растянутое. Так что же, человек-наблюдатель, действительно, есть мера всех вещей, "существующих так", что его позиция "здесь", и "существующих иначе", что его позиция "там"? И, кстати, да, абстрактное умозрение механических сущностей – это редукция, и без натурных экспериментов (включая эксперименты с дуализмом, запутанностью и дальнодействием) никуда, но чтобы увидеть, то есть наглядно, или экспериментально же, и притом невооруженно, наблюдать эти абстракции в повседневном мире, нужно ничто иное, как особая практика работы с сознанием и восприятием, которые сам Ланца кладет в основу своей космологии, единственным программно строгим и не мистическим видом которой является феноменологическая редукция Э.Гуссерля. К тому же "квантовая теория", о которой ведет речь в своей книге Ланца – это, прежде всего, "квантовая механика" – в противном случае она вообще не есть физика. А коли так, то и способность помыслить ее начала без когнитивного диссонанса, компенсацией коего являются попадание в ловушку витиеватых гипотез и громоздких математических конструктов, зависит от умозрения содержания интуиции.

Подобным же образом через "игрушечные" или "детские" аналогии-ответы оказывается возможным объяснить для лучшего понимания "самоопределенности" мира при появлении наблюдателя. Возьмем пример категорий логики предикатов, а для начала вспомним, что Ланца начинает свое изложение биоцентризма именно с вопроса о том, будет ли иметь место треск дерева, если нет субъекта восприятия колебания волн. Еще когда я учился, мне показался странным дуализм одноместных и многоместных предикатов – соответственно, свойств и отношений, представляющих собой так называемую предметно-истинностностную функцию, или функцию, областью определений которой являются общие или единичные предметы универсума, а значением – истина или ложь, иначе говоря – вероятность. Поразмыслив, я пришел к выводу о том, что среди предикатов нет и не может быть ничего, кроме отношений, а то, что именуется свойствами (атрибутами), есть не иначе, как отношения, одним из аргументных термов которого является сам наблюдатель. Из этого обстоятельства я сделал выводы для теории графов, которую считал не иначе, как геометрическим, неалгебраическим, способом представления логики. Другой, более интересный для текущего рассмотрения, вывод, состоит в том, что и сами отношения, будучи предметом что феноменального, что ноуменального наблюдения[4] имеют в составе набора своих аргументных мест по меньшей мере одно, представляющее наблюдателя, тогда как при отсутствии такого аргументного места это уже будет другое отношение. По ходу следует заметить, что именно здесь, похоже, как раз и проходит водораздел между аристотелевой корреспондентской и когерентностной концепциями достоверности. Именно в презумпции последней стоит мыслить биоцентризм Ланца – собственно, все примеры и демонстрации в его книге рассчитаны как раз на такое представление о достоверности, а не на аристотелево. Здесь же кроется суть неопределенного состояния мира вещей без наблюдателя по Ланца: мир никуда не девается, но без наблюдателя или его внимания он инаков в своей соотносительности, не будучи при этом неопределенно-хаотичен по сути, и выстраивается в порядок лишь когда наблюдатель обратит на него свое внимание, как рота нашкодивших скаутов.

То есть имеет место разница между тем, как существует некоторое отношение между чем бы то ни было без наблюдателя, и тем, как оно существует с наблюдателем. В рамках логики это значит, что отношения реального мира не обязательно теряют свой статус без него (тем более какого-то конкретного), но мы можем говорить по крайней мере о целой категории отношений, включая отношения макромира, которые становятся иными, если исчезает наблюдатель. Действительно, в отсутствии наблюдателя звезда не перестанет испускать лучи, а треснувшее дерево - акустические волны, но при его наличии имеет место новые качества света и звука. А потому, если этого не сделал кто-то другой (по крайней мере, автор этих строк про таких не знает), в логику предикатов (как для классической, так и для всех второпорядковых) видится возможным ввести такие различия, как:

  • собственно аргумент, или предметный терм, наблюдателя, коими могут быть предметные константы с характерным индексом (свойства или атрибуты, соответственно, есть одноместные безнаблюдательные функции);
  • сила влияния одного аргумента наблюдателя в составе отношения на его инвариантность (насколько удаление этого терма повлияет на то, останется ли отношение тем же самым – весьма похоже на определение интенсиональных и экстенсиональных контекстов); а также
  • сила влияния числа аргументов наблюдателя в составе отношения на его инвариантность относительно прочих аргументных мест (насколько снижение числа наблюдателей отношения влияет на сохранение его определенности).

Последнее из приведенных различий особенно важно для оперирования категориями реальности мира в контексте "связи сознаний", взятом в смысле Ланца. В моих же собственных нарративах это различие важно для понимания условий и пределов существования медийных феноменов: актуальных для массового сознания сюжетно-тематических линий, мемов и медиа фантомов, особенно в случае управляемой срочности их жизни.

Этот вывод важен тем, что весьма наглядным образом демонстрирует не только ситуацию зависимости реальности от наблюдателя, но и то, о чем по сути говорят теорема Геделя и содержательно связанный с ней принцип управления Эшби. Кроме того, он демонстрирует, что вещи, о которых говорит Ланца, могут быть прояснены в рамках простого логического нарратива. При этом речь не идет об известной квантовой логике, являющейся разновидностью неклассических и специфицируемой по основанию допустимости в ней некоторых формул языка классической логики высказываний в качестве законов (например, закона дистрибутивности) относительно теоретико-квантового содержания входящих в них нелогических терминов.

Помимо предложенных различий для квантовой логики предикативного типа возможно и обратное, когда наличие аргументного места наблюдателя в составе функции отношения определяет возможность появления в ней новых аргументных мест для предметных переменных и констант, а также собственно отношений, что важно для случая, когда квантовая логика строится в одной из второпорядковых своих форм. Содержательно это означает ничто иное, как возможность логического выражения virtus, а это значит, что логика виртуалистики может быть рассмотрена как часть квантовой логики. Для этого случая также возможны свои различия, идущие далее трех отмеченных:

  • сила влияния одного или нескольких аргументов наблюдателя на возникновение новых аргументных мест в составе отношения;
  • сила влияния новых аргументных мест в составе отношения на его инвариантность по их числу и силе одного;
  • сила влияния одного или нескольких аргументов наблюдателя на увеличение логического порядка.

Такое, предикативное, понимание квантово-механических процессов, обнаруживает также логику эффектов Гейзенберга, действующую как в области квантовой механики, так и в социальных отношениях. Именно поэтому не столь широко, но все же известное, правило "что делаешь – не говори, что говоришь – делай" также является законом природы. Поскольку декларация меняет структуру действия, ибо представляет собой коммуникативное размыкание системы, передачу собственного достояния во всеобщее и снижение исключительности собственного действия как регулятива поведения, не ожидаемого для прочих агентов восприятия и действия.

Данные предикативные постулаты близки по своей направленности гносеологическим положениям о языке Н.Г.Комлева, читавшего в свое время спецкурс автору этих строк:

  • нельзя наблюдать объект, не изменяя его;
  • нельзя наблюдать объект, не нарушая восприятие его;
  • нельзя интерпретировать наблюдения, не искажая правильного представления об объекте;
  • нельзя передать интерпретацию наблюдения, не придав ему дополнительного искажения.

***

Вполне возможно, что сверхзадачей новой науки после задачи производства и роста прибыли XX века, вместе с поискам "нового человека" и "погибшей цивилизации" станет задача исследования возможностей автономного существования сознания, и создание более широкой картины мира, в которой эта возможность оказывается актуальной. В более широком смысле это будет задача исследования сверхрационального, частью которого является сверхсознательное. Стоит акцентировать, что сверхзадача не есть парадигма в смысле Куна – эти вещи легко вспомнить поверхностному взгляду. Парадигма представляет собой пропозициональную, или ассерторическую, или ответную часть некоего интеррогатива, вопросная часть которого (как смысловой пары) оказывается его неявной или не рефлексируемой предпосылкой. Более того, эта вопросная часть может вообще не иметься в виду при обращении к основам некой науки, где парадигмальное положение обнаруживается как компонент научного знания, "поставляемого, как есть". Кроме того, парадигма едва ли не всегда относится к некоторой отдельной науке, и хотя ее моральные следствия могут распространяться на другие области знаний (как, например, давно описанный случай Теории Относительности), она никогда не являет собой межпредметный регулятор науки как общественного института. Тогда как сверхзадача именно такова: поиск медичевой Атлантиды или рудольфового гомункула объединяет ученых различных областей знания или, по крайней мере, способствует созданию достаточно разнородного из кластера, и запускает широкие социальные процессы. В свою очередь, парадигмы оказываются как раз результатом выбора тех или иных установок в ответ на текущий познавательный интерес. Именно текущий, поскольку сама сверхзадача может с течением времени изменяться, меняться на другую и даже отменяться в силу появления новых общественных запросов либо ухода поколения тех ее носителей, для которых она была наиболее актуальна. Наконец, в силу удовлетворительного решения сверхзадачи.  

Когда говорят о неуничтожимости сознания в смысле вопроса о реинкарнации как феномена существования автономного сознания, то обычно сосредотачиваются на аспекте смерти и "посмертного существования", но едва ли как-то при этом рассматривают противоположную сторону – секс и зарождение новой жизни, когда как именно этот процесс и оказывается линией входа конкретного сознания в "мир, где есть пространство". И, соответствие, создание раздельнополым одной особи определяет ее существование в пространственном мире. С учетом сказанного выше, секс и есть начало бытия сущего как отношения. В меру существования или распада отношения распадается и сущее. Но если само сознание есть сущее, и в рамках презумпции реинкарнации провозглашается его посмертное бытие, то возникает вопрос о том, соотношением чего оно является. Можно предположить, что соотношением "во времени" как длительности либо устойчивым соотношением квантов спинозовой "субстанции", но это мало проясняет суть дела. Поскольку, если брать гипотезу Ланца, то минимум одно аргументное место в этом отношении уже занимает субъект восприятия или сознавания.

***

Способность частичного быть открытым или, с другой стороны, способность замкнутого быть вечным, пожалуй, может быть прояснено при обращении к вопросу о корректности толкования законов термодинамики и к еще одной скользкой (помимо солипсизма) теме вечных двигателей. Автору этих строк они представляются наиболее наглядным примером того, о чем здесь идет речь.

Проблема создания вечного двигателя (как 1-го, так и 2-го, типов) заключается не столько в непонимании или неправильном понимании законов термодинамики изобретателями-физиками (не говоря про случаи намеренного мошенничества, коими пестрит история науки), сколько в ошибочной попытке применить способ человеческих желаний, выдаваемых за "экономическую природу человека", к внесоциальным законам природы (собственно, законам термодинамики), исходя из ложного понимания единства микро- и макрокосмов, когда природа и ее законы толкуются утилитарно через интересы предприимчивой личности конкретного типа, якобы в этом типе представляющей модель Вселенной лишь потому, что этот личностный тип выглядит наиболее успешным на данном этапе общественной эволюции. 

Действительно, ажиотаж вокруг вечных двигателей и повышенное внимание к ним начался не с баварского механизма раннего Средневековья, и не с индийского механизма XII века, а именно в эпоху активного накопления научных знаний в XVII-XIX веках, когда патентные бюро и академии оказались забиты схемами таких двигателей до отказа. Действительно, машина, представляющая собой рог изобилия на принципе "что-то из ничего" или работающая локально без передачи тепловой энергии вовне, не возможны, в силу все той же термодинамики. Но правильно ли мы понимаем ее законы? И что вообще есть эти вечные двигатели 1-го и 2-го типов? Это есть некие машины, локальность работы которых в пространстве обусловлена экономической задачей автономного хозяйствования, а также политической (скорее даже психофизиологической или психоконституционной) задачей доминирования, взятых в их совокупности. Но именно эти "хотелки",  выдаваемые за антропологические законы, вступают в противоречие с принципами организации природы, поскольку вечный двигатель 3-го типа, мало где упоминаемый в качестве такового, чья вечность ограничена лишь износом деталей, все-таки вполне реалистичен – это знаменитые часы Кокса, работающие на разнице атмосферного давления. Сюда же можно отнести легендарный и полумифический генератор энергии Теслы (с габаритами 15Х30Х60 см для автомобиля Pierce Arrow), бравший, по его же собственным словам, энергию эфира. Не будем касаться реалистичности этого исторического анекдота (в данном случае, как ни покажется странным, это не существенно), а просто поверим изобретателю, давшему столь много ценного человечеству. Обычно часы Кокса и "генератор эфирной энергии" Теслы не сравниваются в их сходстве, состоящем в том, что эти устройства открыты постоянно и повсеместно распространенному в пространстве источнику энергии, внешнему относительно самих этих двигателей. Проблема в том, что некая машина всегда коннотируется ее локальностью и относительной замкнутостью (или самодостаточностью, или целостностью) ее форм. Однако в смысле более поздних штудий термодинамики, доставшихся от Берталанфи и Пригожина, вполне возможно мыслить вечный двигатель в понятиях открытых систем, а равным образом в предложенном мною ранее понятии частичной управляемости. В этом же смысле преодолевается и пессимизм Артура Эддингтона насчет неумолимости второго закона термодинамики. Его рассматривают обычно в презумпции архетипического дуального мифа о вселенской борьбе порядка и хаоса, которая в рамках позитивной, трезвой, нормальной и просвещенной науки Нового Времени драматично заканчивается в пользу хаоса. Но этот закон не существует без остальных трех, которые его как раз и компенсируют, но которые почему-то всегда уходят в тень, когда речь заходит о "его величестве" втором законе даже устами ученого-физика. Но второй закон не определяет первый и третий и не включает их в качестве части собственного логического содержания, однако не полон без них для целостного понимания термодинамических процессов. Первый закон сохранения или неуничтожимости допустимо толковать так, что у Вселенной всегда есть каким-то образом переданное ей тепло или энергия, которая в ней разлита и может быть взята и использована[5]. Третий закон, отрицающий способность Вселенной быть с температурой, точно равной абсолютному нулю, есть утверждение о постоянном наличии в ней тепла, и что ее принципом является движение, ритм и волна. На фоне такой интерпретации второй закон оказывается утверждением о том, что всякая локальная система, будучи частью Вселенной и осуществляя в ней движение, должна ей что-либо отдавать (прежде всего – энергию), дабы некие иные локальные системы могли бы эту энергию брать, чтобы данная система могла бы эту энергию получить, чтобы... в конечном итоге, пожалуй, реализовать "Scenario Univerce". Но здесь уже в свои права снова вступает Баки Фуллер, чья аутентичная синергетика "малость" отличается от того, о чем говорили Берталанфи и Пригожин, не говоря про первооткрывателей законов термодинамики. Впрочем, сам Фуллер был поборником соответствия собственных взглядов постулатам и открытиям современной ему нормальной естественной науки.

Во всей этой теме вечных двигателей важно понять мораль вопроса о том, когда нам потребны некоторые запасы энергии (или вещества) произвольного объема, и какую конечную цель преследует их задействование. Такая операция вполне допустима как локальная, но она заведомо отличается от задачи извлечения энергии с непрерывной регулярностью для индустриально-эксплозивных машин и система капиталистической эпохи, а потому уже экстернально ориентирована. Иначе говоря, вечный двигатель допустим в смысле компоненты большей системной сложности, которая не рассматривается исключительно как "чистый ресурс", но как источник динамики определенного ритма. Такой двигатель, таким образом, будет рассматриваться как коммуникативный агент физических взаимодействий, а отдача им тепловой энергии во внешнюю среду не должна распространяться, в силу сказанного, как потеря. Иначе говоря, такой двигатель не только допускает, но даже предполагает, сложные петлевые маршруты высвобождаемой им энергии во внешней ему среде, относительная локальность которой задается как раз этой петлевой структурой. Вопрос в том, какими рамками задан предмет мышления, и в какой мере наше осознание предмета выходит за эти рамки.

 


[1] Тогда как, согласно Фуллеру, любая наблюдаемая прямая линия есть избыточно вытянутая дуга, в физической субпозиции – веретенообразная фигура, представляющая аксиально преувеличенную асимметрию.

[2] Соединение аксиального и экваториального, в свою очередь, образует форму коловратного движения, тогда как форма соединения между этими двумя асимметриями представляет собой как раз тот самый гиперболический конус, что был предметом изучения гидролога (и, безусловно, биомеханика) Виктора Шаубергера. Именно в этой интерпретации через акцентированные Фуллером асимметрии наблюдаемый в живой природе (от формы деревьев до формы квазаров) гиперболический конус обретает свой механико-математический смысл. 

[3] В лучшем случае "единичность-в-себе" (или лучше "единичность-сама-по-себе") есть та же лейбницева монада "без окон, без дверей", о которой мы думаем до опыта, но как показывают примеры от Ланца, даже в этом случае сама мысль о чем-то уже создает взаимодействие и, следовательно, существование.

[4] А это важно, когда идет речь о сверхрациональных факторах взаимодействия мышления и экзистенциалов с внешним миром.

[5] Оставим пока в стороне теслову тему извлечения энергии из вакуума и близкую ей тему мощи отрицательного давления, развивавшуюся Шаубергером. Которые, кстати, не противоречат термодинамике.

Добавить комментарий