Считать экономику находящейся "по ту сторону добра и зла", а значит, не основанной на этике - распространенное явление. Ее стремятся сделать максимально "научной" в смысле предельной утилитарной рациональности (восходящей ко временам Смита и Бентама), а иные даже, будучи в том строго последовательны, сводят экономику исключительно к эконометрике по всем экономическим вопросам, дополняя принцип утилитарной рациональности, из коего, безусловно, экономика и вышла в своей теоретико-равновесной изначальности (как консультационная практика для выживания в хаосе конкурирующих между собой экономических агентов) окрыленным принципом Уайтхеда, согласно которому во всякой науке столько науки, сколько в ней математики (а не истории собственного предмета, только и делающего любую науку трезвой в смысле саморефлексии).
Этот хаос, никуда не девшийся ни за 300 лет существования политэкономии с ее главной проблемой, "центральным вопросом" и способами ответа на него, ни за 150 лет "хлопковой волны спроса", в течение которой все три варианта ответа на этот вопрос оказались более-менее отчетливо артикулированы (аккурат к моменту, когда оная волна спроса перешла в фазу активного спада).
В среде просвещенных и отказывающихся от "розовых очков" экономистов даже стало модным щеголять не только этим утверждением об "экономике по ту сторону добра и зла", но и о том, что "жизнь – это боль", ибо взрослая жизнь – это жизнь экономическая, а единственная инстанция, способная ограничивать (ужасающий и едва ли не планковский) хаос играющих в "царя монополистической горы" экономических агентов – государство, проявляющее свое существование через насильственное подавление, налоговый грабеж и фиатные деньги. Это признается нормой неизбежного зла и признаком экономического профессионализма, поскольку сама политэкономия, заявленно или нет, мыслится основой всех знаний о человеческом обществе.
В этом же смысле, заявленно или нет, даются экспертные объяснения нынешней "украинской кампании" (да и всем прочим предшествующим "кампаниям" тоже) в том смысле, что-де, поскольку государство (AKA "вождь племени") есть первый, кто создает систему разделения труда, и поскольку в системе разделения труда нужна "рабочая сила", определяемая отношением ее массы к плотности ее размещения в смысле достаточной величины для запуска "экономических процессов" (согласно последним решениям российских горе-управленцев, это должны быть агломерации как средство борьбы с моногородами), постольку ранее входившие в состав СССР территории должны быть возвращены для перезапуска "великого проекта"... либо не существовать как снабженные инфраструктурой и населением территории, дабы не обскакать экономически слабеющего соседа, ведущего многосотлетние цивилизационные споры с остальным миром, на фоне которых даже события XX века выглядят частным случаем.
Эти соображения находятся "по ту сторону добра и зла", и даже в виде не артикулируемой открыто подоплеки принимаемых решений представляют рационализацию последних, которая в любой момент может быть частично или полностью открыта, когда все зайдет "слишком далеко" (что, впрочем, сегодня как раз и происходит со стороны "высшего руководства"). Дело даже не в том, что в расчет не берется невозможность вновь войти в реку "догоняющего пути развития" при глубокой ресурсной (и чуть менее глубокой и второстепенной – инвестиционной) интеграции в мировую экономику, все коммуникации с которой оказались разом обрезаны, оставив страну с голой задницей и фиговым листом иллюзий паритета покупательской способности ("вкусно, и точка!"). Первоочередная проблема (и это во многом проблема мира в целом, ибо мир – целостность) в том, что, не имея альтернативных административных инициатив (ибо имеет место бегство в архаику в страхе перед воображением и творчеством), дело снова пущено на самотек старой и отнюдь не доброй докапиталистической демографической цикличности.
А после периода хаоса внеэкономических конфликтов в локусах откачки глобальной общественной энтропии жизнь перезапускается по принципам и моделям более развитых и организованных форм. Стоит сразу отметить, что вертикально интегрированные формы не являются более развитыми и организованными: сколь бы уровней не имело стадо, оно по-прежнему останется стадом. И попытки выстроить на основе сложных иерархий экономику, руководствуясь идеей "иерархического инстинкта", представляет собой редукцию, исключающую экономическую реальность даже в этом изначальном, рационально-утилитарном, смысле. Ибо эта реальность проблемна именно в смысле своей иерархической управляемости: это и есть реальность "единства непохожих", а не "набора подобных", единственная непохожесть которых – разноуровеневость по степени безделья, разрешающаяся время от времени, как свидетельствует история, вооруженными конфликтами с подобными иерархиями... либо с чем-то, что "не такое иерархичное". Не в том ли проблема современного мира с его жутковатым возвратом к демографической цикличности, что экономическое управление все еще не до конца отделилось от государственного на уровне общественных институтов и практик в глобальном масштабе? Может, 300 лет существования модели общественного развития и консультационной практики – не такой уж большой срок?
***
Этика проникает в экономику через теорию экстерналий и маячащую за ней эпистему теоремы Геделя (едва ли осознаваемую даже большинством знакомых с темой экстерналий) как интуиция предметных пределов мироустройства, заданного и мыслимого конкретным образом в конкретный исторический период. Но эта тема – "слишком сильное колдунство" для привыкших мыслить экономические явления в расхожем облаке интуиций и определений. Другое присутствие этики в экономике – через осознание того, лежащего на видном месте, "секрета Полишинеля", что логика экономических отношений основана на категориях долга (debt) и доверия (credo / credit) и следующих отсюда модальностях этой логики как деонтической, с соответствующими правилами (пусть часто неявными, неартикулированными и нечеткими), связанными с преодолением противоречивости и неполноты, находящихся на периферии осознанно создаваемого и контролируемого экономического процесса.
В этой осознанности – ключевой момент расхождения по центральному вопросу экономической науки: либо общественный конфликт имманентен этому процессу, либо он должен быть на его периферии. Это то самое несоответствие динамики процесса и процесса его описания (а значит, и контроля), о котором писал П.Рикер.
Поскольку выдавливание вооруженных конфликтов на периферию мира экономической конкуренции пахнет колониализмом (и, разумеется, следующими из него расизмом и нацизмом), а мир из-за интенсифицировавшейся в XX веке торговли и двух мировых войн "вдруг" стал очень маленьким, третьим ответом на этот вопрос стало кейнсианское представление о "разнорежимности" бытия одной и той же, замкнутой на материальные ресурсы планеты Земля, мирсистемы, сменяющейся периодами экономических взлетов и падений, сопровождающихся, соответственно, конфликтами разной степени вооруженности, агрессивности, интенсивности и длительности. (Что весьма удачно коррелирует с идеей "светофора угроз", идущего от (био)кибернетики "второй волны", возникшей в "стремные 1970-е" на волне столь схожего с нынешними 2020-ми нефтяного кризиса.)
Более строгие экономические позиции (например, "неокономика") утверждают отсутствие экономического роста нормой, а его наличие рассматривают как аномалию, случающуюся из-за удачного стечения мирсистемных обстоятельств (то есть того, природа чего далеко не до конца ясна, но может быть обозначена в неких общих чертах). Политические обстоятельства, как лежащие "по эту сторону добра и зла", в расчет не принимаются "строгими экономистами", с той оговоркой, что-де политическое находится за пределами экономической науки (а политическое ими мыслится, опять же, как именно что государственное, в своем стационарно-бандитском статусе имеющее демократические процедуры исключительно лишь в качестве марксовой "надстройки", потому "серьезные ученые" и не обращают внимание на "кричащую рекламу").
Складывается впечатление, что человеческий спор о дальнейшем мироустройстве на самом глубоком уровне ведется между геделевским "всегда найдется большее" и булевым "достаточно основополагающего". Как их примирить? И так ли уж они непримиримы по сути? Не ложная ли это постановка проблемы? В самой науке логике такой проблемы нет: оба способа метаописания сосуществуют в ней в качестве ценных. Но всегда будет еще что-то, чем нечто одно, ибо даже единица проявляется на фоне чего-то равноценного ей.
Добавить комментарий