К вопросу о семиотической природе денег

В своей пятой лекции по экономике О.В.Григорьев рассматривает два взгляда на природу денег, первый из которых касается понимания оных применительно к одному воспроизводственному контуру (понятие, соответствующее в неоконовской терминологии комплексу производительных сил и производственных отношений, обеспечивающих устойчивое поддержание жизни хозяйствующего сообщества в ойкумене на определенном уровне потребления) и циркулирующему внутри него, тогда как второе – отношениям между воспроизводственными контурами, предполагающее разницу уровней разделения труда в каждом из них и возникновение рыночных механизмов. Первый взгляд предполагает основой денежной системы привязку к редкому ресурсу – золоту, нефти, электричеству, морским ракушкам и т.п., второй – природу денег как эмитируемых средств обмена, в системе которых первоначальные  цены между воспроизводственными контурами устанавливаются произвольно и затем уточняются (для чего приводится интересный эксперимент эпохи Петра Великого с эмиссией бумажек и интенсификации экономических процессов в связи с этим). Григорьев особо подчеркивает важность такого различия в понимании природы денег и недопустимость их смешивания при толковании финансовых процессов.

Между тем, он нигде не говорит о знаковой природе денег. Я также не слышал развернутого разговора на эту тему и у других авторов. Возможно, я просто не прочел об этом где-то у гуру экономики, либо это предполагается в качестве самоочевидного общего места, а потому и не рассматривается, но это странно. И, если это так, то окажется не менее странным, чем обнаруженная им незамеченность экономикой связи между конечностью рынков и углублением разделения труда.

Понятие денежных знаков общеизвестно, но что такое деньги вообще в качестве знаковой системы, и какова специфика процесса их семиозиса ­– похоже, такой вопрос в экономике вообще не возникал. И, хотя наверняка более пристальное исследование покажет, что я не прав, подниму его самостоятельно, уж коли он столь мало обсуждается, тогда как про экспоненциально растущую общую роль знаково-символического мира в экономических процессах последнего уже даже не столетия и говорить как-то зазорно, не боясь прослыть банальным.

Обращение к этой теме обнаруживает еще бОльшую странность: дело в том, что доказывать знаковую природу денег нет никакой необходимости – это самоочевидная данность для всякого, кто мало-мальски знаком с представлением о том, что такое знаки и знаковые системы. Но отсюда следуют два принципиальных вопроса: первый ­– почему семиотическое представление не является основой научного представления о деньгах, и второй – что следует из такого представления. То есть очевидно, что деньги вообще – это не более, чем разновидность знаковой системы, сиречь специфический язык, и не существует денег, которые не были бы знаками. Что это за система?

Начну со второго. Прежде всего, следует то, что деньги, кроме денежных знаков, должны иметь денежное значение и денежный смысл. В этом отношении трактовка денег для одного контура есть, казалось бы, трактовка в аспекте денежного значения, тогда как трактовка для нескольких контуров – в аспекте собственно денежных знаков. Но это только на первый взгляд. Объемный взгляд свидетельствует, что понимание денег для одного воспроизводственного контура является однозначным, то есть трактовку в качестве знака с одним значением – «единой мерой стоимости», тогда как их понимание в качестве средства обмена между производственными контурами – полисемичным, то есть трактующим в качестве знака со множеством значений. Кроме того, во втором случае имеет место конфликт финансовых интерпретаций, а при первоначальном установлении цен – ситуация коммуникативной неудачи как довольно типичное начальное состояние взаимодействия знаковых систем. В этих условиях сами значения как бы опускаются, оставляя в поле рассмотрения собственно то, что именуется денежной массой, то есть эмитированные денежные знаки. В этом же, семантическом, смысле, корректным было бы рассматривать и понятие валютных курсов: с одной стороны, на курс валют, безусловно, влияет их эмиссия, с другой – область значения валют, в которой находятся валовый объем производимых эмитентами благ и ресурсов – с одной стороны, и уровень разделения труда в них – с другой.

Денежные смыслы, составляющие предмет финансовой прагматики, лежат в области спроса и связаны, как и всякие смыслы, с наречием «зачем». Делезовские «машины желания, которые работают, ломаясь» расположены именно здесь и, безусловно, связаны с теми компонентами систем производства денежных значений, которые заняты соответствием денежным, или финансовым, смыслам – прежде всего, это три столпа общества потребления, наиболее четко кристаллизовавшиеся в XX веке: реклама, кредиты (в пределе своей массовизации – дешевые кредиты рефинансирования) и управляемая производителем срочность службы товаров. Об этом писано достаточно и достаточно известно, можно лишь вскользь добавить появляющийся на начало XXI века четвертый столп – интервенцию средств тотального контроля в сложные товары длительного пользования, связанный одним общим трендом развития средств манипуляции сознанием и смыслополаганием личности, в частности, формированием желаний и замещением мира вещей миром реалистичных иллюзий. Однако здесь нужно проявлять осторожность, дабы не заблудиться в дебрях постмодернизма. Финансовый авангард реализован в электронном формате, неразрывен с электронным же маркетингом, всяческой стимуляцией и провокацией оборота и запуском мультипликаторов. Проблема глобального кризиса рубежа XX-XXI веков, по мнению неокономистов – это проблема спроса, по мнению гуманистов – бессмысленности приобретения ради приобретения, по мнению мирсистемников –  исчерпания возможностей роста. Область денежных смыслов – это всегда область закрытости, незакрытости, недозакрытости, некорректной либо квазикорректной закрытости потребностных лакун, будь то потребность в вещах, энергии, информации или человеческом общении, взятая в рамках рыночных отношений обмена, в которые вовлекаются также отношения внерыночные.

В области денежной синтактики лежат отношения денежных знаков и всех тех вещей, что имеют отношение поначалу к двойной бухгалтерии, впоследствии – к деривативам и ценным бумагам, наиболее полно и ярко выразившиеся начиная с эпохи рейганомики, и столь нелюбимы неокономистами. Развитие чисто денежного синтаксиса порождает экономику бумажек и финансовых схем и, соответственно, за счет специфичности своего языка – отдельную касту «белых воротничков», сведущих в тайнах финансовой алгебры и способных ее использовать в целях накопления (на рубеже XX-XXI веков – в глобальном масштабе); а поскольку производство таковых накоплений (в частности – повышения капитализации) есть вопрос менеджмента, и не всегда доступно контролю со стороны собственников, происходит перетекание собственности от ее владельцев управленцам и свертывание капиталистических отношений. Этот процесс начался с конца 1960-х гг и был теснейшим образом связан с историей развития кибернетики и систем ситуационного управления, что отчасти проясняет схема, размещенная в моей статье. Иначе говоря, развитие практики финансового синтаксиса (финансовой аглебры), связанное с моделью экономики, основанной на кредитовании среднего класса, породило специфическую, негосударственную, финансовую бюрократию, радикально усложненную и обеспеченную развитыми инфраструктурными технологиями – бюрократию в классическом определении – как отдельного класса управленцев, но связанных уже не с государством, а с тем, что М.Г.Делягин называет «глобальный управляющий класс», ибо, действительно, расширение рынков сбыта и взаимодействие воспроизводственных контуров в глобальном масштабе потребовало формирование системы управления (человеко-машинной, причем в машинную входят как административная, так и информационно-технологическая, компоненты), на системном уровне требующую, по закону Эшби, более высокого разнообразия, нежели объект управления. Однако, когда финансовое управление приблизилось в иных странах к 80% экономики и перераспределило глобальное воспроизводство на управляющие и производственные зоны на международном уровне, стал работать закон Геделя, и в глобальной финансовой системе также начались трансформации, чреватые регионализацией валют и превращения (во всяком случае, ожидаемого) финансового универсума в финансовый поливерсум.

Вместе со всей, приведенной здесь, беглой интерпретаций денег относительно семиотической триады, коя пока что выглядит не более, чем красивая гипотеза, язык денег от своей специфики добавляет к ней очень важное измерение – это эмиссия, или тиражирование. В чистой семиотике тиражирование знаков не является чем-то существенным, на что обычно обращается внимание – вряд это вообще ее изначальный предмет – но связано со смыслом, или «зачем» использования знаков и языковых конструктов.

Таким образом, имеется особенность денег, связанная с лимитом на эмиссию денежных знаков и защитой от прараллельной эмиссии - подделки. Иначе говоря, природа этих знаков специфична в связи с органичением числа источников их производства, в первую очередь - юридического и финансово-технологического. Обычно в графической и фонетической естественно-языковой речи производство знаков ограничивается лишь коммуникативной целью. В случае денег сама цель общественной финансовой игры состоит в обретении максимума имеющихся в обороте денежных знаков или их количественных представлений с максимальной покупательной способностью. Такой лимит на эмиссию, вместе с правом использования и получения, безусловно, относится к области знаковой прагматики денег. Причем, с точки зрения порядка инвестирования, способ использования денежных средств предшествует как их получению, так и эмиссии и запуску в оборот, и связан как с их возвратом и прибылью из находящейся в обороте массы (доминирующей и циркулирующей в одном вопсроизводственном контуре любого уровня), так и со способами приращения знакового номинала безотносительно к тому, что представлено в конкретных формах лимитирования номинального объема – например, объема бумажных денег.

Иной вопрос - на что в этой игре ориентированы все участники, заведомо находящиеся в неравных инвестиционных условиях: на рыночный возврат посредством инвестированных долей максимальной части имеющейся в обороте денежной массы (так сказать, «финансовая ловля на живца»); или, с другой стороны, на обретение ровно тех доходов (с прибылью или без), которые обеспечат возможность дальнейших целевых инвестиций, позволяющих создать или воссоздать некоторый воспроизводственный контур или его часть. Похоже, что это вопрос о ценностном базисе.

БОльшая часть инвесторов (внутри контура) не имеет доступа ни к реальной, ни к виртуальной формам эмиссии, а потому располагает только теми денежными средствами игр обмена, что находятся в обороте в электронном, бумажном или ином видах. В некоторый момент интенсивность экономических коммуникаций упирается в вопрос покупательной способности, обеспеченности этих средств, финансовых пузырей и прочих вещей, связанных с денежной семантикой. Между тем, очевидный смысл самой эмиссии заключается в предположении того, что интенсификация экономических процессов породит совокупность новых благ и стоимостей, способных стать денежными значениями. Иначе говоря, она, если не рассматривать классовый фактор обманной экспроприации, нацелена на повышение хозяйственной кооперации в обществе.

Другой вопрос касается того, является ли денежная система искусственной или естественной языковой средой.

Наконец, для понимания знаковой пророды денег важным будет вопрос о том, к какому типу среди известных классификаций знаков относятся денежные знаки, и не требуется ли здесь выстраивать отдельную типологию.

Пока же приведу несколько важных тезисов, почерпнутых из лекций № 6 и №7 О.В.Григорьева.

6 лекция Григорьева, 1 часть:

  • обменная коммуникация невозможна без денег даже при наличии товаров на складе;
  • владение деньгами и установление взаимодействия обеспечивает чистую прибыль;
  • изначально деньги – предмет распределения, и лишь затем – предмет обмена;
  • классическая теория: производство – обмен – респределение – потребление, неокономическая теория: производство – респределение (и появление денег) – обмен– потребление;
  • в неолиберализме, либертарианстве и марксизме: капитализм сам по себе сбалансирован (что правда, но для одного воспроизводственного контура), но государство не имеет к этому балансу отношения; но в обществе работает множество воспроизводственных контуров;
  • введение денег в экономику привносит в нее хаос (дисбаланс), ибо деньги – средство взаимодействия между воспроизводственными контурами, размывающее границы между ними, а порядок (баланс) – внутренний признак одного воспроизводственного контура;
  • богатый контур в экономической системе один, вокруг него много бедных;
  • у представителя бедного контура задача – найти себе место в богатом контуре, у богатого (при наличие денег) – получить свой профит с бедного контура (без денег получается просто смена одних паразитов на других);
  • процент (чисто денежный феномен) – это премия за монету со склада (откуда берутся ресурсы – пример Григорьева с военным складом довольствия под расписку), благодаря которой воспроизводственные контуры могут повышать свою производительность;
  • увеличивается число обменивающихся, и на каком-то этапе склад исчезает, после чего вступает в силу привычка к прибыли (хотя и непонятно, как без склада вводить монету – это во 2 ч 6 л.);
  • монеты – не складируемый или хранимый ресурс (как прочие, подлежащие обмену их посредством), в связи с чем изначально, на момент формирования распределительной системы, никакой роли золота, кроме транзакционной, тоже нет;
  • разница структуры цен вызывает товарообмен.

6 лекция Григорьева, 2 часть:

  • введение монет дает оценку рабочего времени;
  • рабочая сила как товар появляется из-за того, что готовность работать больше можно продать в богатый контур, ибо в собственном контуре увеличение производства работы будет просто распределено между прочими участниками контура (соответствие монокультурному взаимодействию развитых и развивающихся стран), но не обменено (если только не будет общей договоренности работать больше);
  • ситуация «товар и рабочая сила» соответствует инвестиционной модели развитых и развивающихся стран (стран с бОльшим и меньшим уровнями разделения труда);
  • банковская система первоначально вышла из задачи сохранения вкладов в условиях социального хаоса и бандитизма, оплата в ней была лишь обслуживания вклада (Австрийская школа), поэтому ювелирное и банковское дела часто совмещались;
  • другая функция банка – расчетное обслуживание (расписки);
  • впоследствии возникло частичное резервирование (наличие желающих платить за деньги): при наличии некоторой суммы от некоторого вкладчика можно давать в кредит ее большую часть, а меньшую (10%) сохранять в резерве (в юриспруденции, начиная с древности, ведутся споры о том, является ли это формой длящегося мошенничества);
  • частичное резервирование имеет макроэкономическое проблемное последствие: конкуренция с владельцами чужих денег на их же деньги;
  •  отсюда возникает понятие банковского мультипликатора денег, наиболее наглядно демонстрируемое через банковское перевложение перезанятых в других банках денег; в итоге получается, что общая сумма резервированных средств равна исходной, а объем кредитных займов будет сущесвтенно больше – в зависимости от нормы резервирования (Шумпетер);
  • инфляция снижает ценность банковского хранения денег, делая предпочтительными вложения в товары (отдельно – вопрос о том, в какие товары вкладывать), отсюда – волна банкротств банков.

7 лекция Григорьева, 1 часть

  • идея полного резервирования (австрийская школа): если они ее осуществляют, то за счет чего? За счет эмиссии ЦБ; но сколько резервировать – то есть сколько денег нужно экономике в каждый момент? Предпосылка – в деньгах есть нечто объективное, ко отрое можно вычислить;
  • экстренная потребность государства в кредитных деньгах, превышающих золотовалютные и актуальные денежные резервы, оправдывает банковскую систему;
  • впервые на это обратил внимание Шумпетер в своей теории экономического развития – написана в Германии 1914 г. – эпоха «гринбергского» капитализма (бурление на рынках); он был сторонником теории равновесия (норма экономики – равновесие), с точки зрения которой описать гринбергского капитализма было невозможно;
  • Шумпетер пытается найти зазор между теорией и практикой – предприниматели и инновации: он один из первых выделил класс работающих с инновациями предпринимателей, помимо земельных собственников, пролетариата, капиталистов;
  • Шумпетер: чтобы реализовать инновацию, нужно взять ресурсы на инновации, когда все ресурсы в равновесной системе при деле? Для этого существует банковская система, мультиплицирующая денежную массу и нарушающая равновесие (на этой ключеой гипотезе основана его теория экономического развития);
  • инновация создает инфляцию вслеждствие дефицита ресурсов, но поскольку инновация более эффективна, то вследствие этого происходит удешевление, и т.о., по Шумпетеру, осуществляется экономический цикл; однако Шумпетер не сказал, что инновации связаны с углублением разделения труда;
  • идея МВФ (в отдельной бумаге): развития больше не будет, ибо для развития нужно неконтролируемое продуцирование денежной массы банковской системой, а сегодня невозможна знать, у кого какие планы развития и сколько на их осуществление потребуется денег, а если предполагать известность потребного облъема денежной массы, то это означает отсутствие факторов инновационности и переход к ситуации равновесия;
  • Далее – проблема ренты; традиционная теория ренты ведет речь об использовании ресурсов: поначалу использутся наиболее эффективные ресурсы, затем – менее эффективные (по мере экономического развития); по мере роста объемов продукции затраты на нее будут расти, а спрос на нее (при снижении цены) будет увеличиваться; пересечение графиков роста затрат и снижения цены дают точку равновесной цены продукта;
  • Значение теории ренты для экономической теории: политэкономия определяет всю стоимость трудом, а рента – лишь механизм перераспределения созданной трудом стоимости в виду того, что природные ресурсы различаются своим качеством; для классической политэкономии проблема – в том, что при создании стоимости используются «общественно необходимые затраты труда» (Маркс), а какие издержки в случае ренты являются общественно необходимыми?; Маркс говорит, что общественно необходимые затраты труда всюду равные, но у одного отдельного производителя есть индивидуальное преимущество (фабрика на водопаде, паровой двигатель не нужен);
  • общественно необходимые затраты труда для случая «равновесной точки» Марксом не описаны; советская политэкономия считала, что эти затраты – нечто среднее («средние» издержки или «замыкающие»); классическая политэкономия исходила из того, что деньги есть отражение стоимости, то есть вопрос о ренте есть вопрос о деньгах, связанный с тем, что природный ресурс обладает самостоятельной производительностью; аналогичные графики стали создаваться для труда и капитала, однако основа рассуждений шаткая, ибо на макроуровне выпуск продукции есть функция от капитала (составляющие часть его машины не относятся к природным ресурсам) и труда, никакого природного ресурса там нет, они даны;
  • т.о., с одной стороный, если деньги являются отражением чего-то объективного, то природные ресурсы являются источником производительности, но эта производительность никак не отражается на макроуровне сама по себе;
  • с другой стороны, можно предположить, что природные ресурсы не обладают производительностью, но и деньги не обладают объективностью...

Добавить комментарий