Боков и Григорьев: сходства и различия в свете интервью архитектора об агломерациях

Как сказал Ницше, профессия рассеивает мысли – в этом ее величайшее благословение. Ибо она есть прикрытие, за которое позволительно отступить всякий раз, когда на человека нападают сомнения и заботы общего характера.

Интервью А.Бокова об агломерациях открывает важное расхождение между ним и экономистом О.Григорьевым, которое, возможно, не было замечено участниками семинарских дискуссий и группы Fb «Пространственное развитие». С одной стороны, в подходе к планированию города Боков указал два способа отношения к организации пространства: континентальную и англосаксонскую(наверняка не будет ошибкой их также назвать европейским и американским), с другой – в контексте этого же различия отметил два статуса архитектора: условно говоря, «рыцаря профессии» (к числу каковых он, безусловно, относится сам), свойственного европейскому типу отношения к организации пространств и территорий, и более соответствующего американскому (хорошо, пусть англосаксонскому) типу «дизайнера», выполняющего услуги для частных заказчиков, чей профессиональный статус в смысле мнения о том, «как надо и правильно», оказывается размыт, а на первое место выходит пожелание клиента и принцип «любой каприз за ваши деньги». Что представляется академиком как часть более общего тренда «депрофессионализации», заметного во многих сферах жизни в мире. В смысле депрофессионализации следует рассматривать и его замечание насчет разрушения научной базы – эта тема касается науки как института: общественного – в целом и экономического – в частности. Собственно, «европейский архитектор», в отличие от «американского дизайнера», представляется в интерпретации Бокова классическим веберовским организованным человеком, прямым образом акцентированным в рамках неокономического нарратива О.Григорьева. Что касается «американского дизайнера», то…пока не буду садиться на своего любимого конька фуллерианства и вдаваться в подробности того, почему дизайнер все же профессия (хотя может быть и не на всю жизнь), и каким образом профессиональное «представление о должном» противоречит профессиональной же способности (или сочетается с ней) передавать клиенту «представление о захватывающей возможности» – формирующей и развивающей самое спрос. Также Боков говорит про необходимость запуска процесса развития законодательного регулирования для сферы «пространственной среды» и территории страны (собственно, заветная «стратегия пространственного развития» – первый и главный из таких регулятивов, о коем вся честная братия аккурат три года пещись), а также ответственного за эту сферу особого государственного органа. Все это предлагается для создания целостной и регулярной городской среды, где «хотелось бы жить», при этом отмечается важность разнообразия «жизненных сред» (в моей собственной, системно введенной, терминологии, это «пространства брендирования», рассматриваемые как пространства образов жизни, в том числе торгуемых).

Эти меры «восстановления научности» (по сути, квалификационного лицензирования), создания госструктуры и ветви законодательного регулирования в смысле григорьевской неокономики представляют вполне определенную политическую традицию –  а именно, традицию конституционных монархий со спящими полномочиями, коей, в свою очередь, представлены современные европейские демократии, организующие пространство «в интересах всего общества и будущих поколений». Но существующие при этом в конфедеративной системе союза наций – экономического союза политических автономий. В отличие от формально федеративной, но по сути всю свою историю – имперской, Российской Федерации, изначально представлявшей политический союз экономических автономий, редуцировавшей впоследствии оные автономии в пользу своей исторической «союзности» единого и неделимого полиса на 1/6 части земной суши. А потому вопроса об агломерации-как-доноре по Бокову здесь нет, Федеральный Центр – и так донор: хочу – даю, не хочу – не даю. Переноса межнациональной конфедеративности на внутринациональный масштаб для создания агломерации-донора здесь быть не может, поскольку для имперской системы свойственно качественное различие образа жизни на разных масштабных уровнях, а для «планарной» – степенное (что является предметом здешних удивлений запростецким появлением «топов» в общественном транспорте и догадками «это все показуха» а-ля Вася Ложкин). Если агломерация, по академику, есть система соседств, претендующая на статус главного принципа мироустройства, то даже иерархии оказываются ему подчинены, хотя самое подчинение и есть принцип иерархии как таковой. Но эволюция элиты, видимо, состоит в развитии не принципа подчинения, а в пионерском освоении новых практик и масштабов. В принципе давать, а не давить, жизнь.

Если, по словам Бокова, регламентирующая континентальная градостроительная модель оказывается законодательно ориентирована, то американская, связанная с системой зонирования… а вот на что, интересно? Для Григорьева как экономиста противоположным законодательному регулированию жизни общества является денежное, только в этом смысле он противопоставляет доденежную Европу с ее богословскими нормами великим империям Востока с их деньгами; не усматривая при этом необходимости в куче поправок на современность и постоянно попадая в ловушку исторического эссенциализма, почем зря обижая старину Дунса Скота. Однако для любого грамотного не экономиста, но юриста (а Григорьев – не юрист ни разу), противоположным законодательному регулированию общественных процессов является правовое, куда деньги попадают в инструментальном статусе (причем частноинструментальном), равно как собственно зонирование пространства, определяемое игровыми правилами Градостроительного Кодекса – в данном случае, перенесенного из практики США на российскую территорию.

И вот здесь – пожалуй, самый важный момент, связанный с особенностями современной государственной политики России (если это Нечто вообще можно назвать сколь-нибудь продуктивной государственностью и продуктивной политикой). Дело в том, что помимо Градостроительного Кодекса в США есть Конституция с поправками (включая Вторую), которая, действуя прямо и непосредственно, реализует римский принцип свободы размахивания руками, ограниченной носом соседа. Именно по этой причине, кстати, стала оправданной чья-то крылатая фраза о том, что «американцы – народ, который перепробует все верные решения, прежде чем найдет верное», касающуюся всего: от детского набора «Юный Атомщик» с урановой солью 1950-х годов до международной политики с «насаждением демократии» 1990-х и «нулевых»: этот принцип организации жизни исключает заведомость расшаркиваний, но предполагает предел возможного действия, ограниченный все той же презумпцией права (в немалой степени – все той же «Второй Поправкой»), а главное – перспективами невыгодности дальнейших занятий коммуникативными глупостями, поскольку сотрудничать и торговать интересней и выгодней, чем воевать. Будучи портированными на российскую имперскую «богоспасаемость» без всего привходящего, градостроительные правила оказываются средствами игры в презумпции «права сильного», свойственного крупным криминализованным застройщикам в выхолощенной экономике, санкционированной государственной мафией под реваншистским соусом. Отсюда – далеко не американская шпееровщина с муссолиниевской перестройкой Рима (благо есть Рим Третий с бесправным населением, не обеспеченным правосознанием «Второй Поправки»).А эти перверсии, кстати, прекрасно работают на вульгарную трактовку тезиса «все страны разные», откуда в рамках вульгарного же неокономического нарратива происходит переход к теме «особости выбора». А поскольку столетиями была империя, начинает работать другой «непреложный» тезис – о том, что «наиболее устойчивые компании – те, что дольше присутствуют на рынке». Но это – как раз те самые «лозунги», от которых призывает избавляться Григорьев. (Пример иных компаний показывает, что приоритет получают не столько «древние» или too big to fail, сколько способные предложить более разнообразную и качественную линейку позиций или, если угодно, «заполнений пространства», как в случае Dremel и более поздним Proxxon). При этом боковское разнообразие «жизненных сред», при всей «континентальной европейскости» его общей позиции, является ничем иным, как признанием презумпции права, а не закона – а значит, экономики и денежных отношений, причем как важного общественного блага, а не самоценного «рога изобилия», существующего «в пределах только экономического разума», как оно получается у Григорьева с его «американской традицией исторического нарратива».

Здесь становится заметным еще одно обстоятельство, связанное с вопросом «откуда это все идет?», включая многие элементы григорьевского подхода – с одной стороны, и боковское неприятие профанации профессионализма – с другой. Похоже, дело тянется с ранних советских времен – с самого советского авангарда: дурацкая идея внедрения американских цивилизационных благ, портированных на портированную же на российскую имперскую почву европейских демократических идей эпохи модерна. Эта неоднозначность примерки русским американской шляпы сквозит везде: начиная, пожалуй с шуховской «комиссии Синклера», через американских великозадепрессированных специалистов на советских заводах – к совмещению и дальнейшему разделению Института Системного Анализа и строительству «останкинской шприц-кибернетики» на свободолюбивых фуллеровых системах натяжения, и до завинчивания «гаек надежности» на российском сегменте Интернета как части селитебной инфраструктуры. Сюда же, кстати, относится и григорьевская попытка рассуждать о том, как хороша была бы для России система сдержек и противовесов, и прочие вещи вроде «рынка государственного администрирования» при всюду сквозящем этатизме по любым вопросам права (не говоря про «Вторую Поправку» – это вообще «страх и трепет»). Сюда же относится и перехват повестки в рамках «гибридных процедур» государства российского с предпосылкой о том, что это сработает, и полном игнорировании разницы организма и механизма: гибридные вещи работают при сменяемости и гибкости институтов, последние – предмет аксиологии и праксиса массового сознания. Его формирование сегодня носит развитый медийный характер (также развивающийся) и обуславливает как экономические, так политические, мотивации. Разнообразие, а не унификация, позиций – еще один фактор той самой «эволюционной динамики», в аспекте которой призывает рассматривать общественные процессы Григорьев.

Прямолинейное и механическое портирование одного без учета другого (что градкодекса без гражданских прав, что рынка госадминистрирования без обычного рынка делового аутсорса, да и самое рыночных отношений и гражданского общества) становится седьмой водой на киселе и производной второго порядка с новым вином в старых мехах, а также попыткой съесть капитана Кука, дабы стать столь же сильным и смелым, как он, без достаточного понимания тонкостей того роевого организма, который мы называем обществом, как именно системы институтов. А ведь прочие имперско-иерархические сознания не только завидуют, но и подражают, сильным. Становится понятным, почему, по известной фразе, XXвек так и не стал веком гуманитарных наук: инерция, сопряженная с локализованными из-за недоверия достаточно масштабными экспериментами, породила ту конфигурацию мироустройства, которую имеем сейчас, с теми типами человеческих поселений, которыми располагаем.

И во второй декаде XXIвека, действительно, справедливы утверждения о неизжитости века XX – в том числе в области градостроения: крупные модерновые города путают с агломерациями, а виды агломераций не отличают. Кстати, совсем никем не говорится про то, что агломерация, во-первых, не обязательно что-то крупное, а во-вторых, про то, что это также и не латинский военный лагерь – кастель (каструм), из которого возникли европейские города. Пока что Боков сказал, что агломерации – это системы соседств и что они бывают пагубны и хороши. И это оказывается величайшей новостью для распорядителей бюджетов на «развитие агломераций».

Распорядители еще не поняли, что они – вчерашний день, зато почуяли, что дело – дрянь, и прибирают средства к рукам, выставляя солидных экспертов в виде симулякров: дескать, смотрите, какие мы крутые да щедрые «гибридные постмодернисты» – у нас имитаторами цели становятся настоящие танки! После чего «рыцарь профессии» сокрушается редукции профессий как мировому тренду. И тут бы возвратиться к дизайну и спросу, но это уже другая история.